Е. А. Козицкая *
|
Сколько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб не бывает. Как я рада, что нынче вода (см. примечание 11) Под бесцветным ледком замирает. И я стану - Христос помоги! - На покров этот, светлый и ломкий, А ты письма мои береги, Чтобы нас рассудили потомки… (см. примечание 12). |
Разыгрывание воображаемой драмы самоубийства из-за несчастной любви - классическое развитие "русалочьего" мотива. Согласно фольклорно-мифологической традиции, русалками становятся девушки-утопленницы, жертвы любви или козней окружающих. Литературную рецепцию этого мотива мы встречаем у Шекспира (судьба Офелии), Пушкина ("Русалка"), в стилизациях Гоголя ("Майская ночь, или Утопленница"), у Лескова ("Леди Макбет Мценского уезда") и т. д. Для Ахматовой, как в данном случае и для Шекспира, оказывается важным не фантастический элемент мифа, а этический аспект проблемы:
У кладбuща направо пылил пустырь, А за ним голубела река. Ты сказал мне: "Ну что ж, иди в монастырь Или замуж за дурака…" (I, 24). |
Река (т. е. вода) только упомянута, она формально является безобидной деталью пейзажа ("голубела"), фактически же в данном "шекспировском" контексте, на который указывает цитатное заглавие, река - намек на дальнейшее развитие событий, указание на судьбу Офелии. В этом ахматовском тексте (и в целом ряде других) присутствие воды как фона - предупреждение об опасности (для лирической героини или для другого персонажа), иногда - любовная угроза:
У тебя светло и просто. Не гони меня туда, Где под душным сводом моста (см. примечание 13) Стынет грязная вода (I, 55). |
Возможный акт отчаяния - одновременно тактический ход: "прогонишь - утоплюсь". Очевидно, что воссоздается типическая - и архетипическая (на близость данных категорий указывал Т. Манн) - ситуация гибели женщины, жертвы любви, чувства столь же высокого, сколь и темного, низкого. Сама смерть утопленницы в актуальной для Ахматовой христианской традиции - это смерть нечистая, греховная в еще большей степени, нежели просто самоубийство; здесь накладываются, взаимоусиливаются церковное, идеологическое осуждение и фольклорное, восходящее к архетипу, подсознательно воспринимается значение воды как опасности, бездны, угрозы смерти:
Он, смеясь, ответил мне: "Встретимся в аду". <…> О глубокая вода В мельничном пруду, Не от горя, от стыда Я к тебе приду. И без крика упаду… (II, 20). |
Тема возможного самоубийства здесь заявлена как намек, но намек многозначительный. В каком-то смысле искушение любовью и искушение смертью в эстетике Ахматовой - явления одного порядка. В стихотворении "Похороны" ("Я места ищу для могилы…") влюбленные, очевидно, собираются уйти вместе тем же "русалочьим" путем:
И тогда, побелев от боли, Прошептала: "Уйду с тобой!" Вот одни мы теперь на воле, И у ног голубой прибой (I, 33). |
"Голубой прибой" несет ту же реальную угрозу, что и голубеющая река в стихотворении "Читая Гамлета". Ахматова обращается к коренным, подсознательным архетипическим связям. Любовь, страсть влекут за собой смерть, а вода выступает как метафора смерти и как способ ее осуществления. Причина и следствие, видимо, так устойчиво связаны в поэтическом сознании самой Ахматовой, что порождают особого рода параллелизм: несчастная любовь (варианты состояния лирической героини: ссора, разлука, попытка забыть возлюбленного) - вода как явная или скрытая угроза гибели: "Красный дом твой нарочно миную, / Красный дом твой над мутной рекой…" (I, 89); "А за окошком моим река - / Никто не знает, как глубока. <…> И все мне казалось, что в раю / Я песню последнюю пою" (II, 33). Подобных примеров много, ср.:
Здесь беда со мной случилась, Первая моя беда. Из линючих туч сочилась Леденистая вода (II, 85). Стал мне реже сниться, слава Богу, Больше не мерещится везде. Лег туман на белую дорогу, Тени побежали по воде (I, 105). Ты свободен, я свободна, Завтра лучше, чем вчера, - Над Невою темноводной, Под улыбкою холодной Императора Петра (I, 69). |
В подобных контекстах мнимо спокойная интонация скрывает тоску (боль, отчаяние), и мифологема "вода" является носителем подспудного мотива страха, сигналом присутствия определенного эмоционального фона. Так, в другом стихотворении упоминание воды звучит как предостережение о скрытой грозящей опасности, позволяя осмыслить следующие за ним две строчки и как боязнь чего-то худшего, что все-таки может случиться:
В узких каналах уже не струится - Стынет вода. Здесь никогда ничего не случится, - О, никогда! (I, 28) |
Вода несет угрозу не только самой лирической героине, но и ее другу, что принципиально важно в ахматовской интимной лирике: любовная драма меняет судьбы обоих ее участников. В стихотворении "Сон" вода - опасность, ловушка, подстерегающая влюбленного:
Ты шел, не зная пути, И думал: "Скорей, скорей, О, только б ее найти, Не проснуться до встречи с ней". А сторож у красных ворот Окликнул тебя: "Куда!" Хрустел и ломался лед, Под ногами чернела вода (I, 108)." |
Путь к любимой женщине чреват гибелью. Вода - там, где боль, опасность, страдание:
От тебя я сердце скрыла, Словно бросила в Неву… <…> Осторожно подступает, Как журчание воды, К уху жарко приникает Черный шепоток беды… (I, 181). |
Показательно, какими эпитетами сопровождается, в каком словесном окружении выступает слово "вода" в рассматриваемых примерах. Она "леденистая", "глубокая", "мутная", "грязная", "подступает", "стынет", "чернеет", обманчиво "голубеет". Мотивы холода, страха, греха, лжи сопутствуют переживаемой героиней любовной драме, создавая дополнительные эмоциональные оттенки.
В лирике Ахматовой любовное чувство уже заведомо несет угрозу покою и, возможно, жизни. Поэтому вода часто присутствует в качестве фона даже в тех случаях, когда трагедии нет или она далека. По той же психологической причине и сами любовные свидания нередко бывают связаны с водой (поэма "У самого моря", ряд стихотворений):
В последний раз мы встретились тогда На набережной, где всегда встречались. Была в Неве высокая вода, И наводненья в городе боялись (I, 50). Как ты можешь смотреть на Неву, Как ты смеешь всходить на мосты?.. Я недаром печальной слыву С той поры, как привиделся ты (I, 83). |
"Русалочий мотив", связанный с архетипическим значением воды как угрозы смерти, - не только автоматически возникающая ассоциация, но и сознательная авторская игра. Об этом свидетельствуют детали, похожие на "подсказку" читателю:
Мне больше ног моих не надо, Пусть превратятся в рыбий хвост! <…> Не надо мне души покорной, Пусть станет дымом, легок дым, Взлетев над набережной черной, Он будет нежно-голубым. <…> Что слышу? Целых три недели Все шепчешь: "Бедная, зачем?!" (II, 16) Ни тропинки, ни дорожки, Только проруби темны. Ива, дерево русалок, Не мешай мне на пути! (I, 69-70) |
Возможен и другой вариант, когда архетип "скрывает" свою мифологическую природу. По изящному наблюдению Н. Д. Тамарченко, в стихотворении "Не прислал ли лебедя за мною…" водное пространство не эксплицировано, не названо, но подразумевается (чтобы пересечь его, нужны плот, лодка или лебедь). Если принять распространенное мнение о том, что стихотворение посвящено Б. Анрепу, эмигрировавшему в Англию, то эти воды - пролив Ла-Манш. Однако если согласиться с версией Н. Д. Тамарченко о том, что произведение посвящено Н. Недоброво, которого к моменту написания стихотворения на свете не было уже 16 лет, то становится ясно, что они означают "не море, разделяющее страны, а воды подземных рек, через которые Харон перевозит умерших в царство мертвых" (см. примечание 14). Хотя исследователь не употребляет терминов "архетип" или "мифологема", перед нами "вода" в ее традиционном, именно архетипическом значении: "смерть, забвение", что добавляет к пониманию стихотворения ряд существенных оттенков. Героиня стремится в загробный мир, туда, где любимый человек. Следовательно, архетипические ассоциации у Ахматовой довольно стабильны, независимо от степени "выявленности" мифологемы в тексте.
Итак, контекстом, повторяющейся сюжетной ситуацией, где слово "вода" становится мифологемой, является у Ахматовой любовная трагедия героини. Здесь вода выступает как символ смерти, опасности, исчезновения, знак угрозы и гибели, которую несет любовь.
Второй тип подобных контекстов - это контексты философски нагруженные, в которых реализуются различные оттенки архетипических значений воды. В стихотворении "Вечерний звон у стен монастыря…" она оказывается важной пейзажной деталью, значение которой прозрачно, - это одно из первоначал бытия, непосредственно явленное наблюдателю и связанное с теми же темами смерти, загробного мира, ухода:
Вечерний звон у стен монастыря, Как некий благовест самой природы… И бледный лик в померкнувшие воды Склоняет сизокрылая заря. Над дальним лугом белые челны Нездешние сопровождают тени… (см. примечание 15)(II, 30)." |
В другом стихотворении, где поэтическая рефлексия Ахматовой также направлена на осмысление жизни в целом, эсхатологический мотив еще более проявлен: здесь вода - великий хаос, начало и конец сущего. Показательно, что вода выступает как "поток"; это вызывает ассоциации с библейским мифом о всемирном потопе:
Пространство выгнулось и пошатнулось время, Дух скорости ногой ступил на темя Великих гор и повернул поток. Отравленным в земле прозябло семя, И знали все, что наступает срок (см. примечание 16) (II, 66-67). |
Интересный вариант сочетания двух типов контекстов, актуализирующих архетипические смыслы, находим в стихотворении "Еще весна таинственная млела…": философский пейзаж сменяется рассказом о высокой любви ("Мне каждый миг - торжественная весть…"). Картина природы в своей величественности и даже святости задает эмоциональный тон стихотворения в целом. Здесь вода ("озеро") фактически сочетает в себе два архетипических значения: проявление великой стихии-первоначала и символ неизменной, безличной, в данном случае божественной, мудрости:
Еще весна таинственная млела, Блуждал прозрачный ветер по горам, И озеро глубокое синело, - Крестителя нерукотворный храм (I, 118). |
Еще более сложным и насыщенным является значение мифологемы "вода" в стихотворении "Уложила сыночка кудрявого…", представляющем собой поэтическую фантазию на тему древнерусской легенды о граде Китеже. Героиня, молодая китежанка, отправляется на озеро по воду и слышит "Колокольни звон / Из-под синих волн": голоса китежских колоколов возвещают ей о гибели родного города и семьи, призывают к себе (т. е. предлагают умереть, уйти под воду вместе с городом). Здесь вода - это и источник мудрости, праведной, божественной истины (так как погружение Китежа в воду - Божье чудо, спасение от бесчестия), и конец бытия, смерть, но не страшная, а светлая, христианская, следовательно, и не смерть в обыденном смысле слова.
Вода может представать и как хаотическая, страшная стихия, угрожающая хрупкому индивидуальному бытию человека. В стихотворении "Август" основная интонация - скорбь:
А теперь! Ты, новое горе, Душишь грудь мою, как удав… И грохочет Черное Море, Изголовье мое разыскав (II, 64). |
Черное Море - вряд ли географическое название, его конкретный смысл уничтожается заглавной буквой слова "Море". Это первоначало жизни и смерти, грозно о себе напоминающее. Возможно, Ахматова интуитивно ориентировалась на фольклорное значение эпитета "черный", который применяется "в случаях употребления моря в отрицательном смысле" (см. примечание 17). Черное Море в стихотворении - именование той бездны, что поглотила многих людей, дорогих в прошлом лирической героине, и преследует, "разыскав изголовье", ее саму, одиноко противостоящую почти непреодолимой стихии.
Противовесом хаосу, небытию может служить у Ахматовой сила искусства. В стихотворении "Надпись на книге" вода ("Лета") означает то же: смерть, горе, забвение. Однако лирическая героиня преодолевает небытие творчеством, воскрешая прошлое, его красоту: "
И сада Летнего решетка, И оснеженный Ленинград Возникли, словно в книге этой Из мглы магических зеркал, И над задумчивою Летой Тростник оживший зазвучал (I, 179). |
"Тростник" - название сборника, куда входит стихотворение. Это аллюзия на Тютчева: человек - "мыслящий тростник", он хрупок, но сопротивляется хаосу. Силам забвения и смерти (волнам Леты), собственному страху героини ("почти … залетейской тени") противопоставлена ее же победительная воля. Перед нами частное проявление той особенности ахматовского творчества, которую можно назвать "пафосом мужественного преображения" (см. примечание 18) мира.
И, наконец, третий, наиболее редкий у Ахматовой тип контекста, где вода выступает как мифологема, - стихи, построенные на образной параллели "музыка - вода". В некоторых эстетических концепциях музыка - источник и высшее воплощение искусства вообще, подобно тому как вода - начало и завершение жизни. Происходит метонимическая замена: жизнь и искусство - вода и музыка:
Оставь нас с музыкой вдвоем, Мы сговоримся скоро: Она бездонный водоем - Я призрак, тень укора. Я не мешаю ей звенеть, Она поможет - умереть (II, 79). |
Таким образом, в рассмотренных контекстах слово "вода" выступает в различных архетипических значениях (см. примечание 19). Наряду с этим в творчестве Ахматовой встречается и нейтральное употребление данного слова, не связанное с архетипической символикой (или связанное очень опосредованно), например:
Течет река неспешно по долине, Многооконный на пригорке дом. А мы живем, как при Екатерине: Молебны служим, урожая ждем (I, 141). Cadran solaire на Меншиковом доме. Подняв волну, проходит пароход. О, есть ли что на свете мне знакомей, Чем шпилей блеск и отблеск этих вод! (I, 194)." |
Из сказанного следует, что в лирике Ахматовой есть определенные контексты, в которых слово "вода" проявляет свои архетипические значения. Анализ таких контекстов, в данной статье лишь намеченный, на наш взгляд, помогает не только полнее понять конкретные стихотворения, но и выявить в них то всечеловеческое, сущностное, извечное, что, оставаясь "всеобщим", становится также воплощением, способом выражения ахматовской индивидуальности.
…Все зримое опять покроют воды, И божий лик изобразится в них! ("Последний катаклизм") |