О. А. Мурашко (Екатеринбург)*
Воспоминания о В. В. Короне

Писать воспоминания для меня, человека нефилологического, достаточно сложно. Тем более - о человеке, который всю свою жизнь языковыми средствами пытался отобразить некоторую неформализуемую инварианту. Пытался уловить ее во всем окружающем разнообразии, будь то морфология листа или структура поэтического текста. В. В. Корона был ученым в истинном смысле этого слова, поскольку его всегда больше интересовал метод, нежели сам предмет, он постоянно стремился найти некоторую универсальную схему описания. Метод, порождающий смысл, метод, являющийся точкой опоры для разума в изучении, казалось бы, несвязанных и не имеющих четкой внешней структуры феноменов. Универсализм - это было его научное кредо и стиль его научной жизни. Собственно говоря, у меня иногда возникало ощущение, что другой жизни, кроме научной, для Валентина Вонифатьевича и не существовало, все остальное он подчас воспринимал как нечто чужеродное, способное нарушить его мироощущение.

С Валентином Вонифатьевичем я познакомился, будучи студентом биологического факультета Уральского государственного университета им. А. М. Горького. Он проводил у нас несколько практических занятий по систематике растений. Общение со студентами первых курсов редко ограничивалось заданной темой, от частных вопросов Валентин Вонифатьевич, как правило, переходил к более фундаментальным вещам, причем не обязательно касающимся биологии. Поразителен был его нетрадиционный взгляд на достаточно традицион-ные вещи. Складывалось впечатление, что у этого человека какая-то совсем иная мировоззренческая система. Уже после нескольких бесед с ним у нас возникло желание создать нетрадиционный, неформальный студенческий семинар, на котором бы обсуждались фундаментальные вопросы биологической теории. Он так условно и назывался - "Семинар по теоретической биологии" - и проходил в известной лаборатории биофизики, где обитал в то время Корона. Он был весьма неординарным для той поры преподавателем, начиная со своей несовременной внешности и заканчивая "продиссидентскими" высказываниями и в сфере официальной науки, и в сфере общественной морали. Семинары длились где-то около полугода, дальше были просто встречи "за стаканом чая". Обычно тема беседы возникала спонтанно, например, по мотивам незадолго до того прочтенной мною очередной монографии, причем не обязательно в области биологии, но и философии, психологии, антропологии. А поскольку в то время я был студентом, интересующимся буквально всем, более широко эрудированного и терпеливого преподавателя, способного выслушивать невнятные студенческие рассуждения, найти было трудно. Впоследствии я приносил Короне некоторые самостоятельно выполненные работы, которые не были связаны с моей непосредственной специализацией (генетика), но являлись попыткой приложить методологию структурного анализа к объектам ботаники и зоологии.

Университетские годы прошли, и хотя, несмотря на успешное окончание университета, мне пришлось начать работу не по специальности, контакты с Валентином Вонифатьевичем продолжились. Сфер деятельности за этот период я поменял достаточно много, но продолжал заходить к нему - в его лабораторию биофизики, а потом в Институт экологии. Это было не обращение за советом, это была попытка в ходе неторопливой беседы о разных аспектах жизни заразиться его мироощущением, проникнуться глубиной его взглядов. Он был рационалистом в самом фундаменте своего мировоззрения, настолько глубоким, что, по существу, его рационализм приобретал иррациональный оттенок. Его рационализм выходил за рамки прямого видения объекта, системы, аксиоматической конструкции. Создавалось ощущение, что, находясь в рамках некоторой логической системы, он ее методами, в нарушение известной теоремы Геделя, готов был выйти за ее пределы, что он вплотную приблизился к основанию новой научной парадигмы. Казалось, логика его научного поиска уже почти привела его к созданию некоторой новой модели устройства и развития живого мира - мира символического, мира человека. Ему удалось реализовать многие свои идеи, но очень многое осталось лишь в набросках, в произнесенных вскользь фразах. Наверное, это рок судьбы по-настоящему творческих людей, "горение" которых прекращается лишь с физическим окончанием жизни. Он оставил после себя очень мощный фундамент; это даже не фундамент некоторого научного знания - это фундамент стиля научной жизни, принципов надсистемного мировоззрения.

Закончить эти воспоминания о Валентине Вонифатьевиче я бы хотел словами из его предисловия к монографии о творчестве Анны Ахматовой, посвященными С. В Мейену: "…далеко не каждому удается встретить в жизни Учителя, чей образ спустя годы становится все отчетливее". Я думаю, что могу это сказать в отношении самого Валентина Вонифатьевича, Учителя с большой буквы.