Н. Г. Смирнов
Осенний день Эллина, или Мечта о шестиугольных снежинках

* Николай Георгиевич Смирнов - биолог. Институт экологии растений и животных УрО РАН, лаборатория исторической экологии.

 

Этот человек, принадлежал к той редкой породе людей, которые умеют сразу видеть главное. Видеть во всем, и в людях в том числе. В нем же самом главным был благородный эллинский дух. Он был эллином не только по крови, но и по духу, но это было симпатично далеко не всем. Редкому варвару уютно рядом с эллином.

Его звали Валентин Вонифатьевич Корона. Необычные для российской глубинки фамилия и отчество достались от отца - причерноморского грека по крови.

Он сумел проникнуть в суть развития растений и жизни стихов, вычислил, что есть правила, по которым определяется путь до верхушки. Дело не в том, где сегодня остановилось ветвление. Важно знать то правило, которое заложено в каждой клетке, в каждом листе и побеге. В этом правиле - закон развития. Всю жизнь он искал такие законы, находил - и был этим счастлив.

Стебель побега ветвится, это видно любому. Глаз следит за каждым его распутком. Следующий отрезок тоньше, еще шаг - и еще тоньше. Таких шагов за жизнь одному приходится сделать два - три, другому - тысячи. Ближе к концу ветви превращаются в тонкие нити. На этих нитях держаться цветы, а потом плоды и семена. Все… Так устроена жизнь. Если от главной верхушки проследить путь до главного стебля, то получится длинный путь. От боковых побегов - покороче. Есть и такие, что едва отошли от ствола, разветвились разок и - стоп. У каждого своя судьба.

Его судьба оказалась и счастливой, и жестокой. Пока он был жив и здоров, он занимался любимым делом и понимал, что проник далеко в такие запретные сады, где еще нет тропинок, и что за ним мало кто способен туда прийти в ближайшее время. Судьба прервала этот путь, когда он шел самым широким шагом, уверенно и славно, уже не просто от мысли к пробным шагам, а от цельной теории к ее стройному изложению - от главы к главе, от статьи к статье. Когда оставались считанные недели жизни, он говорил о том, что готов к концу, но жаль, что рано.

Для меня не пришло еще время воспоминаний об этом замечательном человеке. Еще слишком больно от его потери. Я не смог написать, как мы учились познавать науки, как восхищались радостями вхождения в круг близких по духу людей, как были молодыми, веселыми и каким он был среди нас. Быть может, когда-то получится вспомнить о том, как Валентин переживал первые горькие уроки непонимания окружающих, и о редком счастье встреч с равным ему по силе интеллектом. В его жизни, на первый взгляд бедной внешними событиями, было много драматических поворотов и внутренней борьбы, которой он делился с близкими друзьями.

В его последний день рождения мы много смеялись за дружеским столом и обсуж-дали трактат о шестиугольных снежинках И. Кеплера. В память об этом вечере я и сочинил эту историю, где все персонажи, кроме главного, просто выдуманы.

* * *

Эллин шел на работу по городской улице, засыпанной сырым снегом. Ему предстояло читать лекцию первой парой в одном здании, а потом еще третьей и четвертой в другом. Этим будет занят предстоящий день, как пролог к вечерней, настоящей жизни. Пока серый день между осенью и зимой еще только разворачивался и делал это нехотя, как будто раздумывая, стоит ли вообще начинаться так мрачно и безрадостно.

Путь из дома в университет проходил по одной из главных городских улиц, почти всегда многолюдной.

- Здесь все башмаки обтопчут и пальто забрызгают, - решил он, не терпевший неряшливости в костюме.

В первом же переулке свернул во двор, а потом на боковую улочку. Там снег лежал еще не размешанный десятками утренних сапог и ботинок. Только от подъездов в темноту дворов убегали редкие цепочки следов и нарушали матовость покрывала. Электрический свет из окон падал на этот снег, как на белый лист бумаги, ровный и еще не исписанный знаками и схемами рукописи. Какое это наслаждение - прикосновение пером к такому листу! Вот он лежит на большой, абсолютно ровной и ничем не захламленной столешнице - лист белой бумаги. Он готов впитать в себя аккуратные строчки мелких букв, отражая ход его мысли, предназначенной и перефразированной для других. Никто из тех, кто может заинтересоваться его трудом, не владеет древнегреческом, его родным языком. Приходится писать так, чтобы поняли хотя бы эти, и так немногие. Что же, таково одно из свойств эллинистической культуры - приспосабливать свои достижения к уровню, понятному для местных, восточных народов. Вечер накануне удался на славу - почти четыре часа наедине с бумагой. Тишина пустых вечерних коридоров в университете, высокий потолок лаборатории, большой чистый стол, взгляд не упирается в стену, все как он любит. Есть стакан чая и пачка сигарет. Все, что нужно. Мысль свободна, и даже усталость дня уходит куда-то. Остается только привычно направить причудливый полет мысли в нужную сторону. Это в такой вечер не составляет труда.

За прошедшую ночь мозг еще не успел совсем отключиться от работы, и только утренний морозец с первыми сотнями шагов начал бодрить и переключать на новый день с его новыми заботами. Лекции Эллина не волновали, а скорее просто отвлекали от главных мыслей. Отвлекало многое. Нельзя же жить совсем не видя и не реагируя на все происходящее вокруг безобразие.

Последний квартал перед университетом можно идти по скверу. Этот сквер со всех сторон обнимали своими уже давно холодными, голыми ветками большие тополя. Как они прекрасны… Какие причудливые тени ложатся от них на ровный снег.

Вот на дорожке, со стороны магазина, видны следы босых ног. Эллин привычно определил:

- Ясно, Юродивый уже успел прошмыгнуть. Залил с утра первую чекушку и теперь ему все нипочем. А какой раньше борец за чистоту веры был! Просто настоящий Аввакум. Что с человеком алкоголь делает. Печально смотреть. К вечеру нальется по самые иллюминаторы и совсем облик человеческий потеряет. Вот так и гибнут хорошие люди.

Точно, следы босых ног привели к университетскому крыльцу, а дальше мокрыми пятнами тянулись по пустым коридорам до родной мачехи-кафедры. Юродивый сидел в кресле, держа ногу на ноге. Глаза его пьяненько поблескивали. Он видел Эллина насквозь и даже глубже.

- Идущие на лекцию приветствуют тебя! - театрально выдал Юродивый, оживленно качая босой и уже почти сухой пяткой. - Что, вчера опять до ночи тут просидел? Святая у тебя жена. Была бы как моя бывшая, давно бы выгнала. Мужик в доме на что? От него должны быть или деньги, или польза в хозяйстве, ну редким женам достаточно гениального любовника. Сдается, что ты к ни к первым, ни ко вторым не относишься. Про третье не знаю и умолкаю, хотя при троих детях это уже значения не имеет.

Эллин в такие разговоры вступать не любил и попробовал перевести разговор на другое, так чтобы заинтересовать Юродивого. Кроме выпивки, такими предметами оставались еще деньги, так как они были связаны с первым, и сплетни о делах Рыцаря.

- Зарплату завтра будут давать? - для утра денежная тема была предпочтительнее.

- Дикий ты человек. Завтра не зарплата, а аванс, и будут ли давать деньги, меня совсем не волнует.

В коридоре загремело железо. Это к кафедре приближался Рыцарь. Он был рыцарем не потому, что имел соответствующие достоинства, а потому, что смыслом его жизни давно стали турниры, только турниры и турниры ради турниров. Стальных доспехов он не снимал никогда и в любой момент был готов вступить в схватку. Юродивый быстро отступил за шкафы, дабы не попадаться в столь ранний час и в своей обычной форме надменному недругу.

У Эллина с Рыцарем были нормальные служебные отношения, то есть никаких особых отношений не было. Они были настолько разными, что жили параллельными, не пересекающимися жизнями. Впрочем, когда это Рыцарю было выгодно в его постоянной борьбе против кого-нибудь, он вспоминал о существовании Эллина. Прошлой весной, в конце сессии, он подошел к нему в зале каталогов библиотеки и в тишине прошипел из под опущенного забрала:

- Хотя я знаю, что низменные страсти тебя не волнуют, но имей в виду, что твои проделки на прошлом экзамене могут аукнуться.

- О чем это ты? - не понял Эллин.

- Не придуривайся. Зачем разложил билеты вопросами вверх и всем в итоге пятерки поставил?

- А кому какое дело? Разве успеваемость от этого пострадала или кого-то это задело за энное место?

- Задело, и еще как. Могу сказать кого. Поименно. Ты, чудак, не понимаешь. Для тебя эти экзамены и весь "пидагогический" процесс - так себе, отходы в твоей высоколобой мыслительной кухне. А для тех, кто ничего другого делать не умеет - для них твои штучки как вилы в бок их священной корове. Так вот, имею достоверные сведения, что некие коллеги научили "самых сознательных" студентов на тебя телегу начальству накатать о том, что ты плохой преподаватель и лекции у тебя того... Это служебным несоот-ветствием пахнет.

- Это другим пахнет, - вздохнул Эллин, - Что же мне теперь делать? Идти доказывать, что я не верблюд? Или латы, как у тебя, заказывать? Они же меня и раздавят. Спасибо, что предупредил.

История эта хотя и замялась, попортив Эллину изрядно крови, но с тех пор Рыцарь считал, что этот умник у него в долгу, и в разговорах с ним всегда держал покровительственный тон. Утро хмурого дня не было исключением.

- Привет, друг мой. Слыхал я, что ты на заветных полянах у гуманитариев начал урожаи окучивать. Доиграешься, что тебя на очередной срок у нас не переизберут. И, между прочим, правильно сделают. Тебе, похоже, все равно, чтo и на каком факультете своей могучей мыслью обнимать, а другим здесь и сейчас выжить надо. Вот хоть Юродивого взять. Ему твоя нагрузка помогла бы на лишнюю бутылку заработать. Не скрою, и я бы от лишнего заработка за счет твоей ставки не отказался. Молодые кадры опять же подрастают, расцветают и хорошеют. Им место нужно, и тебя выставить с кафедры - святое для коллектива дело.

Это уже мало походило на шутку, и Эллина охватила глухая тоска. Неужели у человека в начале дня нет предмета для более интересных мыслей? Неужели этому Рыцарю так приятно от этих пакостей в его адрес. А повод-то какой! Выступил он на семинаре на чужом факультете с докладом. Нашел там проблему, изоморфную той, над которой здесь работал, и применил к ней свои методические подходы. Они и должны работать для такого класса задач, а объект действительно не очень важен. В этом Рыцарь прав. Ему интересно не просто многое, а именно то, что вскрывает универсальные свойства структур.

Эллин стоял у окна и думал над словами Рыцаря, уже перестав слушать его. Отвечать он не хотел, да это и не требовалось. Перед ним, на оконном стекле, еще не было морозных узоров, а только мутные размывы и капельки влаги. Глядя сквозь них на просыпающуюся в мутном утре улицу, он вспоминал свой доклад с некоторой досадой. Идея этого доклада появилась давно, она успела вызреть и отстояться, но форма самого доклада - увы. Форма осталась сыроватой. О таких вещах нужно говорить и писать не так, как у него это вышло. Как достичь нужной формы? На это нужно время и спокойное состояние духа. Ни того, ни другого у Эллина в достатке не было. Он физически ощущал в себе часы, которые заведены и отсчитывают убегающие время. Одно это ощущение не дает расслабиться до той кондиции, в которой можно достичь не просто полета мысли, а такой игры языка, от которой у читателя разглаживается морщинка на лбу и появляется улыбка от встречи с по-настоящему изящной фразой, раскрывающей самые сложные эмпирии. Как бы ему хотелось написать не статью и даже не книгу, а изящный шуточный трактат, как у Иоганна Кеплера. Как должен быть счастлив этот самый Иоганн, если он был способен родить такой совершенный текст, как его "Новогодний подарок, или о шестиугольных снежинках". В нем и игра мысли, и шутка гения, и глубокие предвидения, обернутые в изящные фантики словесных реверансов в духе своего времени.

От Кеплера отвлек звонок на лекцию. Было слышно, как Рыцарь первым вышел в коридор, за ним проскользнул Юродивый, а Эллин все так и стоял, глядя на еще горящие уличные фонари. Ему было трудно оторваться от сырого окна и мыслей о шестиугольных снежинках Кеплера.

Лекция прошла буднично. Предмет ее был не слишком близок Эллину, но и в нем он старался показать студентам, как сложно и причудливо неоднозначно устроен мир. Некоторые это понимали, другие только ощущали, а третьи затаивали обиду невежд за слишком заумную подачу материала.
На выходе из здания он встретил Золушку - аспирантку с соседней кафедры. Выяснилось, что ей тоже надо в другое здание, и они пошли вместе. День был уже в самом разгаре, но это был такой день, который даже разгоревшись ничего растопить не мог. Под ногами была сплошная каша из мокрого снега и грязи.

- Нет уж. Не дождешься милости от такой природы. Попробуем сами создать хорошее настроение, - подумал Эллин, обожавший развлекаться мистификациями. Он всегда выражался так, что даже люди, знавшие его близко, часто не понимали, серьезно он говорит или шутит. Постороннему человеку и в голову не могло прийти ждать от этого всегда строгого и застегнутого на все пуговицы педанта какого-то подвоха.

- Я тебя поздравляю, - сказал он попутчице. - Второе место, это вовсе не плохо.

- Какое второе место? О чем это Вы? - приветливо откликнулась она.

- Как о чем? Неужели тебе еще никто не рассказал про вчерашний Ученый Совет? Или у тебя такие тактичные коллеги, что решили поберечь твое самолюбие, а я, болтун, не сообразил.

- Ничего не понимаю. Расскажите, ради Бога, что за совет и при чем тут я.
- Обычный факультетский Ученый Совет. Я там не был, но мне Рыцарь все рассказал. Вчера срочно собрали и от каждой кафедры выдвигали кандидатуры на университетский конкурс красоты среди аспиранток и молодых преподавательниц. От вашей кафедры выдвинули тебя, от нашей - Паву, а от остальных двух - Снегурочку и Русалочку. Потом решили уточнить возрастной ценз и выяснилось, что Паве больше 33-х и она не проходит, хоть и деканская дочка. Остались вы втроем. Долго обсуждали процедуру голосования. В положении о конкурсе это не оговорено. На университетский уровень надо выдвинуть одну большинством голосов. А каким большинством? Сама понимаешь, дело тонкое. Сначала просто проголосовали, но никто не набрал больше половины. Решили провести тайное рейтинговое голосование. Первой оказалась Русалочка, а ты второй.

Эллин украдкой посмотрел на Золушку - как реагирует. Та вся покраснела и готова была расплакаться.

- Да ты что, расстроилась? Не переживай, они ничего не понимают. Я бы за тебя голосовал, да и перевес у Русалочки оказался всего в два или три голоса.

- Это просто какое-то свинство. Хоть бы у нас спросили - согласны мы или нет в этом балагане участвовать.

- Вот еще чего захотела. У нас ведь ничего не изменилось с тоталитарных времен. Люди все те же. Раньше по рекомендациям партбюро выдвигали, а теперь что ректор скажет - так и делают. Личность, как и раньше, ни во что ни ставят. Тут уже ничего не поделать. Выбрали Русалочку, а я крайним оказался. Мне поручили на нее документы оформлять. Надо характеристику-рекомендацию писать, а я плохо ее знаю. Помоги, вы ведь на одном курсе учились.

Золушка, не чувствуя подвоха, не знала, как и отнестись к такой просьбе. Старший товарищ, доцент, просит помочь, но дело - такое противное всей ее натуре, да и Русалочку она всегда не любила. К счастью, они за разговором прошли большую часть пути.

- Первую фразу я уже сочинил: "Очень любит рыбу". Помоги развернуть, примерами обосновать. Опять же о внешних данных надо убедительно написать, а я с ней близко никогда не общался, - уже едва сдерживая смех, продолжал дожимать Эллин, но Золушка продолжала принимать все за чистую монету.
Он решил успокоить девушку: - Ладно, ты сейчас не беспокойся, если у меня трудности возникнут, я к тебе обращусь. Договорились?

- Разумеется, я помогу, - ответила вежливая Золушка.

Дальше они шли молча, каждый думая о своем.

В другом здании две лекционных пары подряд были проще, но отняли немало сил, а главное - времени. День подходил к вечеру. Внутренние часы упорно продолжали отбивать уходящую жизнь. Жизнь, растрачиваемую на то, что ему было ненужно и неинтересно. Он был не до такой степени организован, чтобы вести учет каждой минуте, как Любищев. Наоборот, громадным желанием было сбросить с себя тяжесть надоевших лекций, пожить свободно, работая над главным, заветным, а в перерывах предаваться чему-нибудь вроде игры на скрипке или флейте. Ну, в крайнем случае, поиграть в китайскую игру Го. Досуг, о котором он размечтался, был пока только в переходах из одного здания в другое и в пути из дома и домой. Сейчас он вернулся к себе на кафедру. Там заниматься своим делом было нельзя. Последнее время у него появилось прибежище в чужой, пустующей по вечерам лаборатории. Там было все, как ему нравилось. Тихо, просторно, можно курить, и случайные люди не приходят. Почти каждый вечер они пили там чай с таким же, как и он, полуночником - жизнерадостным Схимником. Тот уходил домой так же поздно, а остальное время работал в своей лаборатории. Ему, как экспериментатору, в отличие от теоретика Эллина, приходилось больше трудился руками. Их роднило многое, и, в частности, - уважительное отношение к чужому рабочему времени.

В этот вечер Схимник появился часов в восемь и принес к чаю их любимые булочки с корицей. Он довольно потер руки, порезал булочки и стал устраивать чаепитие, как будто им предстояло пиршество с изысканными блюдами. Заварку насыпали в высокую стеклянную колбу, залили кипятком, и золотистый напиток украсил стол.

Схимник был лет на десять старше Эллина и когда-то преподавал ему одну увлекательную науку. Уже в те годы было заметно, что сквозь очки у этого студента взгляд так и излучал интеллект, и с возрастом этот свет не только не угас, но просто стал бросаться в глаза. Сейчас разница в возрасте уже почти не замечалась, но Эллин по старой памяти обращался к старшему коллеге на "Вы", а тот к подросшему ученику - на "ты".

- Как денек прошел? - начал разговор Схимник.

- Три пары отчитал - и дня как не было. А у Вас?

- Да как обычно. Еще серию опытов заложили. Новым студентам показывал нашу кухню, объяснял, как да что надо делать. Сейчас осталось кое-что подсчитать, и можно будет на сегодня завязать.

- Слушайте, сколько часов у Вас на сон остается? Я хоть живу близко, а Вам еще на дорогу не меньше часа в один конец тратить надо.

- А я привык. Мне больше четырех часов не надо. Пока дети маленькие были, жене приходилось много помогать, вот тогда тяжко было, а сейчас - нормально.

- Вы это нормальным называете? У нормального ученого должен быть досуг. Это непременное условие творческой работы. Загнанная лошадь не может ничего путного придумать. Вот Вы на скрипке или флейте когда-нибудь играли? А, может быть, Вы в отпуске ездили куда-нибудь?

- Ты что, заболел? - вопросом на вопрос ответил Схимник. Может, ты сам лето на юге провел, или сегодня в филармонию пойдешь? Ой, извини, сегодня уже не выйдет. Тогда, может завтра?

- Да, нет. Это я так, сегодня подумал: какое душевное состояние нужно иметь, что-бы не просто работу сделать, а еще и красиво ее изложить.

- Эллин прихлебывал густой чай и тонкими пальцами катал шарик из хлебного мякиша.

- Кеплера вспомнил, его "Новогодний подарок, или о шестиугольных снежинках". Читали?

- Нет, не пришлось. А что, Кеплер и про снежинки писал?

- Да там не столько о снежинках. Там в основном о сущности Ничто. Там и о том, "на что следует обратить внимание ботаникам", и о кристаллах, и еще много о чем. Он этот трактат написал как новогоднюю шутку в подарок одному покровителю наук. У нас раньше-то в основном физики шутили. Сейчас и им, наверное, не до шуток. В такое время живем.

- Другого у нас не будет.

- Скорее всего так.

Эллин возвращался из университета по подмерзшему снегу. Он знал, что дома его ждут, и идти было легко. Голова продолжала работать, хотя рукопись, уложенная аккуратными листочками, лежала в портфеле. Завтра такой же день. Дышалось свежо - машин на улицах уже почти не было. Свет от фонарей, как и утром, отбрасывал причудливые тени на аллею сквера. Шестиугольные поскрипывали под ногами. Зима наступала на осень по ночам.

 
Хостинг от uCoz