То, что я пишу сейчас, не статья и не эссе, но всего лишь попытка описать вкратце  неожиданную для меня интерпретацию Аристотелевой концепции катарсиса, сложившуюся  после прочтения блестящей монографии Карла Кереньи «Элевсин» (в основном изложенную там, и слегка  достроенную мною).  Интерпретация сия  меня самого попросту ошеломила, хотя она настолько в русле моего мировоззрения, сводящегося на 99 процентов к осознанию Реальности Мифа, что кроме кайфа от сложившейся картинки, я испытал еще и злость на себя за то, что не увидел ранее и сам того, что увидел с подачи К.Кереньи.  Второй раз в жизни испытываю я подобную злость на себя, а в первый раз связано это было с прекрасной работой М. Вайскопфа о влиянии на Сталина нартского  эпоса, в особенности, цикла о Сослане.  Впрочем, это другая история.
Возвращаясь к катарсису, отчасти мою прежнюю слепоту извиняет  (хотя оправдываться, ссылаясь на собственное невежество – смехотворно и унизительно) то, что я попросту ничего не знал об элевсинских мистериях, да и о катарсисе знал только то, что прочитал в школьных учебниках, да еще, кажется, у Буало, ну, и оценку сатанинской  природы катарсиса Блаженным Августином, разумеется.
А читать надо, как учил нас незабвенный Рахметов, - первоисточники.
В первоисточнике же Аристотель сравнивает переживающего катарсис зрителя трагедии с состоянием посвящаемого в Элевсинские мистерии неофита, которому открывается ВИДЕНИЕ.
Здесь надо сказать несколько слов о том, что же такое Элевсинские мистерии (а тех, кто хочет узнать о них подробно, отошлем к уже упомянутой монографии К.Кереньи).
Элевсинские мистерии были главным религиозным событием года в Греции на протяжении долгого времени, а существовали они более 2000 лет.  В них мог принять участие любой грек.  Посвящались эти мистерии возвращению Персефоны из царства мертвых и ее встрече с матерью Деметрой, после чего Деметра, как известно, вернула  земле плодородие (я не останавливаюсь подробно на деталях мифа, так как говорю о  мистериях  лишь то, что необходимо для понимания выводов в этих набросках).
Неофит должен был подготовить себя к завершающему мистерии ритуалу, очистившись постом, воздержанием, обрядами, ритуальным напитком из ячменя и специальными танцами,  а в ночь мистерий он участвовал в шествии, которое завершалось танцами у Храма  и  неким обрядом, о котором под страхом смерти было запрещено рассказывать, и который сопровождался неким ВИДЕНИЕМ.  ВИДЕНИЕ это видели ВСЕ посвящаемые неофиты, и всех посвящаемых неофитов оно вводило в некое экстатическое блаженное состояние.  Этот мистический опыт окрашивал жизнь испытавших его  до самой смерти (кстати,  прошедшие посвящение в Элевсине смерти уже не страшились. Они знали, что с ними будет потом).
О том, какую важность и значимость придавали греки Элевсинским мистериям, видно из того, что Деметра даровала грекам 2 дара: колос пшеницы – и тайну мистерий. Второй дар считался ценнее.
Мы не знаем точно, что за ВИДЕНИЕ открывалось посвящаемым неофитам, но то, что неофиты его действительно созерцали, сомнению не подлежит. Слишком многие проходили посвящение, и слишком многие упоминали об этом опыте, как о несомненном факте. И Видение, и приходившее с ним блаженство были для них абсолютными жизненными реалиями.
Так вот, именно с состоянием созерцающего ВИДЕНИЕ сравнивал состояние, наведенное на зрителя  ТРАГЕДИЕЙ, Аристотель.  Он писал о том,  что смысл действий, совершаемых посвящаемыми в Элевсинские мистерии, сводился к  очищению их и вхождению в определенное пассивное состояние, в котором только и возможно было восприятие ВИДЕНИЯ.   Для того, чтоб войти в пассивное это состояние, надо было пройти несколько этапов, строго регламентированных по времени.  Последними этапами -  ночным шествием и завершающими ночь мистерий обрядами, в ходе которых ВИДЕНИЕ  возникало из пламени (огненной завесы, преграждавшей вход в святилище Мегарона), руководили жрецы.
Зритель трагедии ни в этих этапах, ни в помощи жрецов не нуждался, так как они заменялись для него текстом трагедии, хором, голосами актеров.  Очищение же он проходил в результате катарсиса, вследствие сопереживания чужим страданиям.
Однако и в результате ВИДЕНИЯ, и в результате ТРАГЕДИИ зритель входил в некое экстатическое состояние, которое, очевидно, и было конечною целью и таинства посвящения, и таинства воздействия трагедии.  Элементы ритуала заменялись действием трагедии.  Причем ФУНКЦИИ элементов обоих процессов были теми же самыми, порядок и форма менялись. 
Темой, сюжетом и фоном как Элевсинских мистерий, так и трагедий - являлся миф.
И там, и там присутствовали элементы страдания (в Элевсине – пост и изнурительные обряды, в трагедии – страдание через сопереживание).
И там, и там необходимым элементом служило очищение (в Элевсине – через пост, воздержание, ритуальный напиток, особые обряды, в трагедии – через катарсис).
И там, и там – достигалось переживание экстатического состояния, блаженства, правда, в случае трагедии – не такое сильное и продолжительное. 
Неофит выполнял все действия сам, а зритель трагедии лишь наблюдал за действиями, которые выполняли другие.
Однако функциональное сходство меж этими действиями несомненно и на мой взгляд поразительно.
Особенно, если вспомнить, что трагедии разыгрывались во время Дионисийских празднеств, и, стало быть, конечно же,  имели тоже ритуальный характер.
И, кстати, драматург  Эсхил не был посвящен в Элевсинские мистерии.  Он отказался от посвящения, так как считал, что его мифологические озарения делают для него ненужным элевсинский опыт.  Судя по тому, что афиняне привлекли его к суду за святотатство, обвинив в разглашении тайных обрядов Элевсина  в финале трагедии «Эдип»  (Эсхилу удалось оправдаться, так как, не будучи посвященным, тайны этой он знать не мог, а значит, сходство могло быть лишь случайным. Но – ведь существовало  же, гром его разрази, это сходство!),  Эсхил не ошибался в  оценке подлинности своих озарений и  вдохновения.   Пережитый им  опыт творческих озарений, опыт драматурга и автора трагедий, был настолько сродни, если не того же порядка, что и опыт  Элевсинских посвящений,  что дал повод обвинить Эсхила в святотатстве.
Из этого, однако, следует, что для современников Эсхила – и для Аристотеля - и трагедии, и Видения принадлежали к явлениям одного порядка и в принципе одной и той же природы.  А очищение,  которое Аристотель искал в воздействии трагедии (и понятно почему: коль скоро было оно необходимо в ритуале Элевсина, значит, должно было присутствовать и здесь) и нашел в том комплексе ощущений, который и назвал КАТАРСИСОМ, было не какое-то абстрактное морально-нравственное очищение, но ощущение именно ритуальное, сакральное.  И в принципе, ничего особенно неожиданного в этом нет, ведь то, что трагедии вылупились из обряда, как бы общее место. 
Неожиданным для меня оказалось то, что вдруг стало видно, ПОЧЕМУ трагедия воспринималась как обряд!  Стало видно то ОБЩЕЕ, что  было у трагедии и обряда!
Осмелюсь утверждать, что в то время, когда Августин Блаженный  писал свою Исповедь, т.е. к 3 веку нашей эры, этот сакральный аспект катарсиса был уже недоступен и забыт.  Ибо искусство уже осознавалось как самостоятельная духовная ценность, да еще и враждебная подлинной религии.
Вот, пожалуй, и все. 
Удачи.

 Цуран, январь 2001

Приложения

Валентин Корона.  Два письма А.Бурштейну по поводу Катарсиса

Hello Arkady,
получил твое письмо с размышлениями по поводу первоистока, как я понял, первого рода литературы - драматургии. Мне кажется, ты прав, это и есть первоисточник. ВИДЕНИЕ, после которого наступает ощущение приобщения к ТАЙНЕ. Сначало это Видение жрецы пытаются сделать коллективным достоянием через обряд, потом драматурги (ург - творец!) через драматическое  действие (театр, где первоначально, как мы знаем, "гибли всерьез"),  а сейчас литераторы пытаются воспроизвести то же самое через "текст".
(Кстати, поход в театр - тоже своего  рода обряд). Ряд отстранения (остранения): действие - зрение -  умозрение. От участника картины к ее зрителю и наконец - к умозрительному созерцанию... чего? Теперь уже только того, что внутри.
13.01.2001

Best regards,
 Valentin                         

***
Hello Arkady, (продолжение обсуждения в порядке бреда)
Во-первых, новым для меня являются мимоходом упоминаемые авторы (Бруно Шульц, К.Кереньи, М.Вайскопф). Это как рассеянные зерна, которые, может быть, когда-нибудь, для меня и прорастут. Во-вторых, оценка Блаженным Августином природы катарсиса. Кстати, если христианин воспринимает это переживание в контексте мистерии, то и должен ощущать  его природу как "сатанинскую". Не в   этом ли контексте воспринимал катарсис Блаженный А.?
В-третьих, ты подошел к явлению, его истории и современному  продолжению "изнутри", а не с внешней, "исторической" точки зрения,  "пережив" связь времен, а не только "просмотрев" ее.
Что касается ВИДЕНИЯ как основного содержания мистерий, то это отдельный вопрос. Если все видели (ощущали) одно и то же, то это, конечно, что-то глубинное, "архетипическое", общее "нутро" каждого.  Лучшего способа единения нации, класса, касты, секты,  наверно, не существует. Вот нас с тобой, мне кажется, сблизил именно этот уровень. Далее следует уровень религии, в низшей (или высшей) точке совпадающий с мистерией (литургия в христианстве) и далее - "искусство" со всеми его "вывертами" (стремлением хотя бы в  отдельных пунктах приблизиться к мистерии). Поэзия, конечно, подходит ближе всего.
 15.01.2001

Best regards,
 Valentin                         

Из письма Юлии Кокошко А.Бурштейну от  16.01.2001-01-20

Привет, дорогой Аркадий! Можно ли отреагировать с позиций глупости? Любой творец тоже входит в экстатическое состояние и имеет видения и катарсис, и это тоже уже обрядовое действо, а зачем он - так, по-житейски, этот катарсис? Что на него купишь? И скажи, пожалуйста, почему тебя в последнее время так интересуют эти запредельные состояния? Я еще помню твой интерес к наркотическому кайфу. Ты ведь не нарк? Хорошее жаргонное слово, да?

 

Александр Зиниград.  Письмо А. Бурштейну от  16.01.2001

"Жизнь и смерть давно беру в кавычки,
как заведомо пустые сплёты...
...
Жизнь и смерть произношу со сноской
М. Цветаева

"Пока не повеял день и не побежали тени..."
Песнь песней

Здравствуйте, Аркадий Соломонович!
Изложу вкратце свои мысли по поводу Ваших мыслей о катарсисе.
В основе трагедии, которая "вылупилась" из культа Диониса и культа Деметры, лежит катарсис. Очищение. Очищение через страх и сострадание. Подобным же образом очищался и тот, кто участвовал в Элевсинских мистериях. Участника мистерий ждало ВИДЕНИЕ, зрителя трагедии - некий особый кайф. Вы подчеркиваете, что "и в результате Видения, и в результате Трагедии зритель входил в некое экстатическое состояние, которое, очевидно, и было конечною целью и таинства посвящения, и таинства воздействия трагедии."
Что же это за экстатическое состояние? Что же такое постигал человек в результате этого экстаза? Мне кажется, истина задета там, где сказано, что это состояние "окрашивало их жизнь до самой смерти (кстати,  прошедшие посвящение в Элевсине смерти уже не страшились)".
И Дионис, и Деметра, и Персефона, и "Орестея" - это все о жизни и смерти (об этом можно и нужно подробнее, но не здесь). И не "о жизни и о смерти", а именно о "жизни и смерти", как об одном и едином. Чего может страшиться человек, постигший суть "жизни и смерти" и их единство? Я берусь утверждать, что на завершающей стадии мистерии неофит ВИДЕЛ, что жизнь и смерть - суть одно. (Путь человека по жизни - есть путь человека к смерти, стремление к истокам - есть стремление к концу, а конец -  есть начало. Нас влечет к жизни и нас влечет к смерти. Влечение к жизни и влечение к смерти переплетены, как волокна в канате. И если рассечь канат и смотреть на/в разрез, то не поймешь - где жизнь, где смерть. Зерно граната - символ плодородия - находится у владыки подземного царства и т.п.)
Подобное откровение - удел каждого настоящего автора (поэта) и со-автора (читателя-зрителя). Так или иначе, об этом (то есть в этом) каждый настоящий текст. В этом, с  моей точки зрения, суть КАТАРСИСА и следующего за ним кайфа.
Мне кажется, что в человеке заложена эта способность - способность постижения жизни и смерти. Адам и Ева, вкусив запретный плод, спустились на уровень знания добра и зла, но им была оставлена возможность возвращения на уровень знания истины, на уровень знания жизни и смерти. Эта возможность - творчество.
Я думаю, что сами мистерии "вылупились" из творческого экстаза. А трагедия, в этом смысле, - возвращение от ритуала к более древнему способу УВИДЕТЬ истину.
"Ритуальные элементы заменялись действием трагедии" - пишете Вы. Мне же думается, что еще раньше сам ритуал заменил доступное каждому экстатическое состояние поэта/читателя (слушателя).
Я вдруг подумал о том, что царь Соломон, который традиционно (и небезосновательно) считается автором "Песни песней", жил лет за 500 до Эсхила, лет за 200-300 до распространения культа Диониса и за некоторое время (я  полагаю) до установления Элевсинских обрядов. Не говоря уже о более древних текстах.
Я думаю, что текст (в широком смысле этого слова) был до обряда, и до обряда у человека была возможность словить этот особый и ни с чем не сравнимый кайф.
Более того, кайф этот до обряда был намного более непосредственным и намного более мощным. Вот почему для экстаза до и после (то есть вне) обряда достаточно текста, трагедии, "песни козлов", а в обряде для него необходимы более сильные "раздражители" -  с одной стороны кровь растерзанных животных и вырванные с корнем деревья, а с другой - пост и воздержание.
С этой точки зрения мифологические озарения Эсхила несомненно стоят намного выше Элевсинского опыта. 
Мне хотелось бы завершить эти странные заметки словами одного чрезвычайно уважаемого и любимого мною автора:

"И чем больше вглядываешься, тем менее понимаешь, который же из двух противопоставленных в модели текста Галича миров на самом деле мир жизни, а какой  - мир смерти:  как в калейдоскопе меняются они местами.
Я называю этот эффект «перевертышем». На самом деле он встречается довольно часто и описан в моих, да и не только в моих статьях.
Но всякий раз, наблюдая эффект перевертыша, не в силах я сдержать двух вздохов: вздоха удивления - перед бесконечной сложностью, глубиной и  принципиальной неисчерпаемостью текста и мира,  и вздоха печали – перед неизбежным поражением еще одного своего  разбора."

Желаю Вам побольше таких "поражений", Аркадий Соломонович!

 

Виталий Кричевский. Утрата тайны

Спасибо, Аркаша!
Прочитал Катарсис. Это было вдвойне интересно. Во-первых, интересно само по себе, а во-вторых, интересно тем доверием, которое ты оказываешь читателю, оставляя ему напоследок свою работу - дописать (или додумать) конец. Ты все-таки неисправим! Ну почему ты адресуешься каждый раз к талантливому литературоведу? Адресуйся хотя бы к начитанному читателю.
Вот, например, я, "простой благородный дон", я не начитанный читатель, единственное, что я помню еще из университетского курса, это то, что существует трагедия Софокла "Эдип-царь". Смущенный твоим упоминанием эсхиловского "Эдипа", я сначала подумал, что я простой нормальный идиот: поскольку я привык полагаться на твою эрудицию, у меня в головном мозгу что-то щелкнуло, и один Эдип нечувствительно совместился с другим. Но я все-таки помнил, что в финале у Софокла все заканчивается чудовищной кровавой сценой... Неужто она-то и могла вызвать у древних греков экстатическое состояние блаженства?!! - помстилось на секунду мне... Но тут я быстро сообразил, что здесь что-то не так и речь, конечно же, идет о другом «Эдипе». ...И снова чуть не сошел с ума, пытаясь его разыскать хоть где-нибудь! ...Пока не обнаружил, что "Эдип" был второй частью трилогии, из которой сохранилась только последняя часть. ("Фиванская трилогия: Лай (Laios), Эдип (Oidipus) и Семеро против Фив (Hepta epi Thebas; 467), которую дополняла связанная с ней сюжетно сатирическая драма Сфинкс, представляла трагедию трех поколений несчастного рода Лабдакидов. Смерти Лая и деяниям Эдипа были посвящены первые две драмы, в третьей (единственной сохранившейся) исполнялось проклятие Эдипа, брошенное сыновьям Этеоклу и Полинику: оба погибли в братоубийственной войне". - Словарь "Античные писатели". Из­да­тельство «Лань», 1998, С.-Пб., электронная версия.
Как ты думаешь - для чего я предпринял этот заведомо (как оказалось) безнадежный поиск? Правильно! Мне стало безумно интересно узнать, а что же собой представляли эти самые Элевсинские мистерии. Надеюсь, нет необходимости описывать степень моего разочарования, когда стало ясно, что халява не обломится и что сегодня выяснить текстуально - пусть в том приближении, которое мог дать хотя бы Эсхил, - в чем же заключалось содержание Элевсинских мистерий, принципиально не представляется возможным (я имею в виду не сюжет, который ты привел, а ТЕХНОЛОГИЮ ритуала и последующего за ним озарения). В то же время это не отменяет того медицинского факта, что обвинение против Эсхила в святотатстве было-таки выдвинуто. И понятно, что для тебя этот факт интересен лишь постольку, поскольку позволяет тебе с полным правом обосновать утверждение, что «для современников ... и трагедии, и Видения принадлежали к явлениям одного порядка и в принципе одной и той же природы.  А очищение,  которое Аристотель искал в воздействии ... и нашел в том комплексе ощущений, который и назвал КАТАРСИСОМ, было не какое-то абстрактное морально-нравственное очищение, но ощущение именно ритуальное, сакральное». Абзацем выше ты говоришь о том, что пережитый Эсхилом  опыт творческих озарений был практически того же порядка, что и опыт  Элевсинских посвящений. Следовательно, творческие озарения, сиречь само творчество (любого характера), носят сакральный характер. Я правильно понял?
Это хорошо стыкуется с чередой ступеней приближения к Всевышнему по Кабале, согласно которой акт творчества – лишь одна (и даже не самая высшая) из ступеней духовного приближения или стадий сублимации слияния с Всевышним.
Пока что я не вижу никаких противоречий в твоих рассуждениях. И не видел их до самого конца, даже дочитав с удовольствием твой текст. Однако затем у меня стали возникать вопросы один за другим.
Первый, собственно, появился еще в процессе поиска утраченной трагедии. Все в том же словаре «Античные писатели» читаю: "сохранившаяся надгробная надпись Эсхила единственным основанием для хвалы представляет его участие в Марафонском сражении. Согласно весьма правдоподобной версии, ее написал сам поэт (ни один другой автор не забыл бы творчества Э.), и потому эта надпись является важным свидетельством иерархии жизненных ценностей Э.". Это я подчеркнул.
Не знаю, насколько полон и точен Словарь (русский, по крайней мере, у них  прихрамывает!), и насколько добросовестны его авторы, но примем, что они тут не ошиблись. Да, мы прекрасно знаем множество примеров, когда автор порой сам не в состоянии адекватно оценить масштабы своих творений, а порой - просто кокетничает (то ли сам с собой, то ли с аудиторией). Но все же – не меньше 80 грандиозных трагедий, многочисленные сценические победы в трагических агонах... Уж настолько пренебречь собственным творчеством... Что-то тут не так...
Ты пишешь, что участники мистерий после ри­ту­ала, т.е. после того как их посещало ВИДЕНИЕ, «смерти уже не страшились. Они знали, что с ними будет потом». Те творческие оргазмы, которые испытал Эсхил, те самые, что сродни смерти и которые, наконец, и освобождают от страха смерти, ведь не могли же не оставить на нем какого-то отпечатка...
Пришлось призвать на помощь собственный жизненный опыт. Ну ладно, я – не в счет. У меня было в жизни не так много творческих оргазмов, и очевидно, они не были такими уж сильными, чтобы превратиться в ВИДЕНИЕ, но вот ты – доходил до такого состояния? Кто-то из твоих знакомых – испытывал его?
Если ты скажешь – да, доходил, да, испытывал, то я спрошу – значит ли это, что ты уже не боишься смерти?
...Что те из твоих знакомых, кто испытал это, не боятся смерти?
...Что ты или твои знакомые, пережившие КАТАРСИС, знают, ЧТО там, за порогом?
Боюсь, что ответить положительно ты не сможешь.
Если так, то правомочен вопрос: так ли уж хорошо – это превращение искусства в самостоятельную духовную ценность?
Или наоборот... Было ли так уж хорошо – это бесстрашие греков перед лицом смерти? И была ли случайной утрата ими этой тайны?
И в этом случае - так ли уж неправ был Блаженный Августин, воспринимая КАТАРСИС как порождение Сатаны?
Впрочем, я выбрал, должно быть, не те категории оценки – хорошо/плохо... А какие подходят?
Еще раз спасибо – это был очень интересный материал.

 

В.Кальпиди.  Ответ на наброски о Катарсисе

(письмо А.Бурштейну от 20.01.2001)

Аркаша, привет.
Я сразу же прочел твою «Записку» о природе катарсиса. Правда, не ответил тут же. Извини.
Что я могу сказать. Я всегда воспринимаю любой материал по принципу – близок он мне сейчас или нет. Мистерии мне сейчас не близки. В данный свой жизненный момент я не считаю, что дополнительное «знание» (мистерия) необходимо мне для борьбы с жизненным потоком. Жизнь мне и так ясна, хотя и не понятна своими частями. Но при ясности, понимание – мало необходимая вещь. Вообще необходимость «дополнительного» знания (мистерия, трагедия, искусство) – вещь занимательная. Эти знание заменяют человеку «мужество». Наделяют предвидением «дальнейшего». Он как бы в настоящем успокоен знанием, ЧТО будет с ним в будущем. Малодушное и обманчивое состояние. Всё будет совсем не так, как видится в любом прозрении. Последняя мысль – мое личное мнение. А зритель на трагедии действительное испытывал облегчение, т.к. страдания и смерть приобретали для него не-личный характер. Он становился созерцателем – богом, короче. Остаться живым после наблюдаемой Смерти, не может не вызвать у тотального малодушия ощущение мистической защищенности. Катарсис – это слишком человеческое, как сказал бы Ницше. Эсхил и Сократ отказались от посвящения. Точность и подробность жизни как таковой их увлекла на путь, который звучит «не ожидать ожидаемого». Не знаю, понятно ли я говорю. Скорей всего, не очень. Ну, да ладно – мои проблемы. Я очень рад, что ты по-прежнему испытываешь сильный творческий зуд при соприкосновении с унисонными тебе мыслями, обнаруживаемыми тобой в книгах и людях. Вот это настоящее чудо.
Недавно я написал в одной записке:
Смысл любого культурного действия складывается из нежелания делать его в настоящем и неизбежной потребности в нём в будущем.
Теперь бы я сказал иначе: мужественный человек преодолевает желание совершить нечто, чего требует от него ложное (по своей сути) Будущее, которое только и начинает существовать само по себе, когда человек начинает совершать это самое «нечто».
«Лишнее» знание – религия, мистерия, наркотическое перемещение сознания (парадигма фактическая, а не сущностная), поэтическое смещение сознание и т.д. – это попытка придать личному отсутствию мужества не-личностный метафизический характер. Что ж, такое тоже имеет право Быть. Но не всё, имеющее право Быть, имеет возможность ЖИТЬ.
Я тебя обнимаю, дорогой. Поздравляю со всеми прошедшими праздниками.
И желаю всего-всего сильного и мощного, что есть в нашем человеческом приручении ЖИЗНИ, как, впрочем, и в приручении ЖИЗНЬЮ.