Дискурс сознания в поэтическом мире Тютчева.

часть II

Рассмотрим, как ситуация рассказа-мифа "о неполном знании" реализуется в структуре конкретного стихотворения Тютчева. Для этого возьмем достаточно известное "Через Ливонские я проезжал поля..." (1830) - в нем наиболее четко манифестирован развернутый рассказ о мифологически значимом прошлом, задающем вектор будущего. Ситуация рассказа создается глагольными формами прошедшего "повествовательного", или "нарративного" (несов. вид прош. вр.): "Через Ливонские я проезжал поля, / Вокруг меня все было так уныло...". Затем делается акцент на самом событии рассказа, соответствующая установка формируется сменой вида глагола: "Я вспомнил о былом печальной сей земли". Рассказывая, о чем он вспомнил, лирический герой выступает в позиции Знающего, ибо он вспоминает то, что не входит в пределы его лично-индивидуальной памяти: коллективная память "печальной сей земли" складывает "форму-субъект" его внутреннего дискурса. Однако тут же выявляется несовершенство, неполнота знания, которым наделен герой: "О, если б про него хоть на один вопрос / Мог допроситься я ответа!.." В терминах дискурсного анализа М. Пеше, тютчевский субъект преодолевает "забвение № 2"(см. примечание 5) - выходит к "предсознательному": к тем ассоциативным картинам, что рождает в нем соприкосновение с Ливонскими полями (он выступает их "медиумом", транслятором их памяти), однако для него остается нерушимым барьер "забвения № 1": само его рефлектирующее сознание препятствует вторжению бессознательного знания о "брегах другого света" в память его личного "я". И потому в заключительных строках лирический герой доносит свидетельство о неполноте своего знания, соединенное, вместе с тем, с пониманием того обстоятельства, что более полное знание существует, мало того - оно есть в нем самом. О последнем говорит сам дискурс - в итоговой строфе мы наблюдаем параллелизм молчания природы молчанию "отрока": "Но твой, природа, мир о днях былых молчит / С улыбкою двусмысленной и тайной - / Так отрок, чар ночных свидетель быв случайный, / Про них и днем молчание хранит".

Природа как бы замещается человеческой фигурой, аллегоризм которой знаменует не только сокрытость некоей истины о будущем / прошедшем нашего земного существования, но и возможность ее от-крытия, точнее даже, ее уже-открытость какому-то внутреннему, не вопрошающему, а просто знающему существу в нас (здесь "кстати" вспоминается учение памяти у Платона: знание - как припоминание, анамнезис). Иначе говоря, дискурс парафрастически отмечает присутствие искомого и более полного знания даже не в бессознательном, но в предсознательном субъекта - том предсознательном, которое, по Фрейду, означает осуществление мыслительного процесса "незаметно для сознания" и нередко сопутствует засыпанию (см.: Квадратура смысла, 277), но которое для самого субъекта, в его субъективной проекции, выступает как собственно бессознательное.

Не меньшего внимания заслуживает явление инверсии времени в стихотворении. Тютчевское "былое" движением самого лирического дискурса приравнивается к "другому свету" ("Вы, сверстники сего былого!" / - Так! вам одним лишь удалось / Дойти до нас с брегов другого света"), а "другой свет" в его традиционном восприятии - это то, что нас ждет в будущем, "тот свет", откуда мы пришли и куда уйдем вновь. Подобно тому, как это происходит в мифе, в стихотворении Тютчева прошедшее задает будущее и отражается (повторяется) в нем: образуется некая временная петля будущего прошедшего, внутри которой помещается сознание лирического героя с его синхронной мгновенностью сейчас-происходящей жизни. Эта онтологическая петля времени складывается и в образно-грамматическом строе стиха.

Первая строка первой строфы указывает, казалось бы, на возможность некоего "поперечного" сечения, проживания жизни как про-хождения (про-езда) по дороге ("Через Ливонские я проезжал поля"), однако со второй строки рождается осязательный образ замкнутого, сферического пространства, концентрирующегося вокруг героя ("Вокруг меня все было так уныло..."). Такой тип пространства часто встречается в стихах Тютчева (разительный пример - "Как океан объемлет шар земной..."), но в них он обычно не сопряжен с комплексом безусловно отрицательных эмоций (в этом плане рассматриваемое стихотворение Тютчева сопоставимо, пожалуй, лишь с "Безумием"). Причем о внешней, осязаемой закрытости пространства мира как "вверх", так и "вниз" говорит метонимическая метафора третьей строки стиха: "Бесцветный грунт небес, песчаная земля". Земля - центральный концепт стихотворения - простирается не только вдаль ("Вы ... пришли издалека") и вглубь ("...о былом печальной сей земли"), но и вверх, уплотняя и отяжеляя небеса, зеркально отражаясь в них. Непосредственно к ней притягивается внутренний взор лирического героя во второй строфе ("Когда сыны ее, простертые в пыли"); образом земли - в ее обобщенно-концептуализированном облике - завершается все стихотворение.

Далее еще раз упомянем, что в первой строфе стихотворения господствует прошедшее время глаголов несовершенного вида, в последней - настоящее, они характеризуют неопределенную длительность времени протекания чего-либо. Но той же длительностью обладает в плане семантики процессуальный глагол "мыслил" ("мыслил я"): стихия созерцательного мышления, некоего всеобщего сознания соответствует вечной длительности, континуальности времени природы. Попав в тот странный топос, что образован миром Ливонских полей, указанные свойства природно-созерцательного времени разделяет лирический герой, он как бы втягивается в онтологическую петлю времени, сиречь безвременья, и в финале относительно спокойно воспринимает молчание мира в ответ на его тревожное вопрошание. Однако весь этот природно-созерцательный дискурс, с "формой-субъектом" которого отождествляется лирический герой, прерывает и вносит в него дискретность живое чувство-сознание субъекта - образуется "поперечный дискурс" индивидуального "я", пробивающий "брешь" в безличной форме-субъекте дискурса всезнающего, но не все помнящего "я": "Я вспомнил...", " О, если б ... /Мог допроситься я...". Добавим, что "поперечный дискурс" индивидуального "я" был пространственно определен уже в первой строфе - про-езжанием лирического героя "через Ливонские поля".

"Природа знать не знает о былом" - напишет Тютчев позднее ("От жизни той, что бушевала здесь...", 1871). Знание былого в стихотворении "Через Ливонские я проезжал поля...", в отличие от равнодушия к нему природы в более позднем тексте, входит в компетенцию мироздания ("Но твой, природа, мир о днях былых молчит...") и, как мы уже говорили, в бессознательное самого субъекта - в "форму-субъект" поэтического дискурса. Тем самым время истории, оно же - время человеческой жизни, предстающее в стихотворении 1871 г. резко отделенным, отличным от вечного безвременья сугубо природной жизни, в произведении 1830 г. фактически нивелируется, исчезает, говоря метафорическим языком, на "брегах другого света". Во временной петле мифологического прошедшего будущего - в иллюзорном представлении о времени человека (ибо это, по существу, время Абсолюта: время-вечность круга, шара, сплошной сферы) - одинокой точкой мерцает сознание субъекта.

Он сам одной стороной своего существа - стороной мысли - погружен во время Абсолюта, поэтому a priori он является всезнающим; однако другой своей стороной он являет нам индивидуальную "экзистенцию": конечную и дискретную во времени, наделенную только личной (а не безлично-универсальной, архетипически-бессознательной) памятью. И как таковой он ощущает свою оторванность от мироздания, свой "разлад" с "общим хором" природы, но - и свое бессознательное единство с нею, и желание вернуться в ее "миротворную бездну" ("Сумерки"), и несказанные боль и страдание от сопряженной с тем утраты своей единичности, своей индивидуальной, природно недетерминированной сущности. Слиться "с бездной роковой" - это значит реализовать свое полное знание, обрести полноту всебытия. Но это значит и утратить свою особость, свое странное положение промежутка между Сущим и Бытием как великим Ничто мира. Отсюда идет эстетизация ущербности, неполноты, "изнеможенья" и "увяданья" в стихах Тютчева, отмеченная раньше (см., напр.: Лотман, 1993, 149-151). Это качества самой человеческой жизни, т. е. качественные характеристики того "места" (возможно, "слишком человеческого"), которое занимает человек в составе бытия, в оппозиции к обладающей полнотой абсолютного (и, очевидно, не нужного ей) знания природе.

Именно осознание своего места в мире - места человека вообще, которое в поставе бытия, в его сущем напряженно отсутствует, - выступает ведущей "страстью" лирического "я" в поэзии Тютчева. Положение шеллингианской философии о человеке как органе самосознания природы и ее разуме, как мы убедились, не может удовлетворить поэта. "Природа - сфинкс. И тем она верней / Своим искусом губит человека, / Что, может статься, никакой от века / Загадки нет и не было у ней", - напишет он в 1869 году: миф о тайной двусмысленности, загадочности молчания природы объявляется ничем, уходит в пустоту полного отсутствия смысла сущего.

Примечания

На следующую страницу