Фрагменты переписки
В. В. Короны и А. С. Бурштейна

Составлено и упорядочено А. С. Бурштейном 28. 07. 2001. Выборка фрагментов переписки специально для данного сборника произведена Л. Ю. Прудниковой. Редакторская правка дана в квадратных скобках. Примечания составлены редактором.

7. 11. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... До лета этого года [я] работал в УрГУ на биофаке (доцент каф. ботаники), параллельно занимаясь стиховедением в русле структуральной поэтики. "Реальность мифа"(см. примечание 1), на мой взгляд, - блестящий образец структурного подхода в этой области. С осени работаю в Институте экологии, продолжая, по мере возможности, литературоведческие и стиховедческие изыскания, хотя основная [моя] тема - морфология растений. ...

17. 11. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... "Реальность Мифа" была написана в основном уже году в 1983-84-м. Структурный подход? Да, наверно, хотя я не думал об этом, когда писал эту книгу. Скорее напротив, то, что называлось тогда "структурализмом" в СССР - школа Лотмана, меня инстинктивно не удовлетворяло и даже раздражало чем-то, пожалуй... Для меня, впрочем, вопрос прояснился после того, как я разобрал стихотворение Пушкина "Зорю бьют...". Этот анализ вошел в "Реальность Мифа".

18. 11. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
Конечно, многое хотелось бы обсудить, хотя это и трудно без устного общения. Лет 15 назад я мало что мог рассказать интересного филологу, поскольку с головой был погружен в морфологию растений. Но благодаря хорошо всем нам известным событиям, которые примерно тогда же и начались, с естественными науками вскоре было покончено, и единственное, что осталось - это попытаться применить свои навыки в другой области. А поскольку сфера языка и мышления меня всегда интересовала, то ближайшей областью, как мне показалось, может быть литературоведение. В книжных магазинах исчезли отделы "Биология", зато многократно увеличилось число самых различных изданий, преимущественно из сферы гуманитаристики.

Ранее я уже читал Лотмана и меня подкупил, конечно, не метод (самоочевидный для любого естественника, ибо так только мы и работаем уже лет 300), а попытка его распространения на гуманитаристику. "Структуральная революция" в алхимии превратила ее в химию и способствовала возникновению современных химических технологий, плодами которых мы все пользуемся. Эта же "революция" в естественной истории привела к возникновению биологии и т. п. Поэтому и у Лотмана я ощутил попытку перейти от "магии и алхимии слова" к филологии как науке. Исторические процессы такого рода длятся столетиями, поэтому неудивительно, что "героическую эпоху структурализма" сменила эпоха постструктурализма, а сейчас и не знаю уже чего.

19. 11. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
Что ж, мне нравится Ваш подход, Вы рассматриваете проблему комплексно и сверху. Это, наверное, правильно и продуктивно, и несомненно интересно и красиво. Но боюсь, что я смотрю на анализ текстов более узко и романтично - так получилось. Я считаю себя не ученым, а литератором, и интересовала меня не наука, а поэзия. Я хотел понять, что это такое, и так как доступные мне в 1970-е годы материалы не давали ответа на этот дурацкий вопрос, мне пришлось для ответа разработать свою модель. Так получилось, что она оказалась продуктивной и позволила мне научиться глубоко проникать в текст и делать небезынтересные разборы, которым тогда аналогов не было. Далее интерес к собственно модели я потерял, зато в каждый новый разбор бросался как в омут, никогда не зная, к чему он меня приведет. И я стремился превратить мои разборы в особый художественный жанр, добиться того, чтобы они были интересны как детектив и читались как стихотворение, сохраняя жесткую и строгую логику исследования.

С искренним уважением и благодарностью за высокое (в смысле "высокой беседы") письмо - Ваш А. Б.

20. 11. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
Получил все письма и приложения (Галич, "Пуговка", Велтиста(см. примечание 2)) и, конечно, первым делом все прочитал. Действительно, мы из одного карасса и одного фаллона, хотя, разумеется, присутствуют и индивидуальные различия. Еще со студенческих лет не давал покоя вопрос: что такое стихи? Всегда интуитивно ясно было, что это слишком серьезное дело, чтобы доверить его одним только стиховедам. В доступной в то время литературе никакого удовлетворительного объяснения не было, и я попытался понять хоть что-нибудь для себя. Выбор творчества Ахматовой случаен. Первым, с кого я начал, был Блок, но вскоре мне встретилась работа З. Г. Минц, которая видела Блока гораздо лучше. И тут случайно попался сборник Ахматовой, и я вдруг увидел независимо от Лотмана, что это единый текст, а главное - совершенно прозрачный. Однако почему-то никто, кроме меня, этой прозрачности не видел и описывал свои собственные ощущения от текста, а не то, о чем говорила Ахматова. Попыткой передать свои ощущения от Ахматовского стиха и одновременно - ее собственные, является моя книга. Реализованное, как известно, сильно отличается от задуманного, но и читатель читает совсем не то, что написано автором. Физики, например, убеждены, что некоторые мысли автора лучше понимает не автор, а читатель, поэтому автору не стоит слишком уж беспокоиться о ясности текста.

20. 11. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
Действительно забавно, особенно забавно то, что надо же было двум жителям одного города, задавшимся одним и тем же не самым распространенным в мире вопросом, услышать друг о друге тогда, когда один из них уехал в другую страну. Впрочем, если так получилось, то, наверное, зачем-то надо было, чтобы случилось именно ТАК.

О едином тексте, который писала Ахматова. Я для себя понимаю это так: каждый художник всю жизнь описывает некий мир, космос. Этот мир с реальным не совпадает, определяет его всегда индивидуальный и уникальный, только этому художнику (шире - человеку) присущий комплекс мифологем. Каждое стихотворение высвечивает некую часть пространства этого мира. Художник может понимать что он делает, а может - и нет, так как, заговорив о мифологемах, мы вторгаемся в область бессознательного.

Видимо, именно этот мир Вы называете единым текстом.

22. 11. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Отвечая на последнее письмо, замечу, что за поэтическим текстом стоит поэтический мир, который и является предметом моего анализа. Когда я работал с Ахматовой, она мне однажды приснилась и подтвердила, что я пишу хотя и не совсем о том, что она имела в виду, но изоморфно. Не сомневаюсь, что общение с живым поэтом, а не только с текстом, должно способствовать более точному описанию поэтического мира. (Впрочем, в случае с Ахматовой эти вещи оказываются мало связаны).

24. 11. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Напомню, что пресловутая "перестройка", о которой так много говорили еще лет 8 назад, это "революция сверху", т. е. результат раскола в правящей элите. А на местах все осталось по-прежнему. Точнее, меньшая часть правящей элиты взяла власть деньгами и живет по-новому. Это "новые" и "сверхновые русские", а остальные - [живут] прежними заботами, интересами и на том же уровне. Система оказалась ультрастабильной.

Биологический аналог: после появления цветковых растений мхи, плауны и папоротники никуда не исчезли, а остались под пологом леса. Прежние экономические формации никуда не исчезают и не трансформируются в масштабе всей страны, а могут сохраняться неопределенно долгое время. Из этого следует, что и среди современных людей встречаются и неандертальцы, и кроманьонцы, и люди будущего, и вообще неизвестно кто, по отношению к которым говорить о присутствии или отсутствии у них человеческих качеств просто некорректно.

25. 11. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
Во-первых, прочитал вчера вечером все присланные с последней почтой статьи (Бродский, Мандельштам, Мокша(см. примечание 3)), и впечатление, должен сознаться, сильное. Напрасно ты пытаешься выдать это за новый литературный жанр. Это жанр научных работ. Позитивистское мышление получает в твоих работах лишь более художественное, чем обычно, оформление (впрочем, Ницше выражался не менее художественно). Об этом говорили мне, поэтому смело повторяю тебе - работы такого рода открывают новое литературоведческое направление. Не знаю, как правильно назвать это, может быть - "научное" или "позитивное" литературоведение, подразумевая под этим тот аспект комплексного явления, которому уделяется особое внимание.

Каждую статью, разумееется, следует обсуждать отдельно, поэтому ограничусь краткими замечаниями на полях. В стихотворении Бродского было бы интересно определить еще и позицию автора. Не правда ли, автор, наблюдающий все это со стороны, - существо еще более загадочное, чем все действующие лица?

Туман Мандельштама удивительно перекликается с туманом Ахматовой: "Плыл туман как фимиамы Тысячи кадил" (т. е. Божий мир, окутанный в туман, превращается в Божий храм). А у Мандельштама наоборот. Диссимметрия. А так тянулись друг к другу. И еще перекличка Ахматовой с Мандельштамом, возможно, бессознательная: "И шутя, золотую иглу Прямо в сердце мое окунуло".

... Попутно сообщу о себе, что моя фамилия не монархическая, как некоторые полагают, а греческая (Коронас), а ее нынешняя форма - продукт тех же преобразований, которые превратили Периклеса в Перикла, Геркулеса в Геракла и т. п. Семейное предание гласит, что исход из Македонии состоялся при Екатерине, а место для нового поселения было отведено на юге России (город Мариуполь). Ну, а после войны отец оказался на Урале, где и остался, поскольку возвращаться было некуда. Со студенческих лет меня принимают за еврея, что и вызвало интерес к истории и культуре еврейского народа, но никакого обращения в иудаизм, или ислам, или католицизм не произошло. Подобно Александру Македонскому, я могу, конечно, задуматься над вопросом: кого назвать в качестве Отца - Зевса или Посейдона? Но груз биологических знаний тянет на самое дно - даже не к обезьяне, не к муравьеду и не к амебе, а к принципам самоорганизации в неравновесных системах, для которых еще нет наименований. Наука и религия - это ведь, по интенции, одно и тоже. Не случайно они то сливаются без всяких швов в индивидуальном сознании, то яростно противостоят друг другу в общественном, поскольку занимают одно и то же место. Если бы они обитали в разных местах и питались из разных источников, то за что бы они боролись друг с другом?

Если и встречаются в моих высказываниях какие-то "диссидентские блошки", то это чистая случайность. Никогда никакая политика меня не интересовала и не интересует. Но, как у всякого научного работника, у меня есть свои представления о политическом устройстве общества, о вкусной и здоровой пище, о методах воспитания детей и т. п. Однако я полностью осознаю, что вся оригинальность этих взглядов - результат неполной и недостоверной информации, которой оперирует каждый неспециалист. Только у научного работника она еще и профессионально упакована, поскольку он привык добытые неполные и недостоверные сведения оформлять в виде законченных статей, а наличие подобной "упаковки" создает иллюзию полного, исчерпывающего и достоверного знания. С биологической точки зрения, опять-таки, в любой социальной группе автоматически устанавливается иерархия в силу внутренней склонности составляющих ее членов к захвату максимально возможного жизненного пространства. Чем больше усилий тратит каждая отдельная особь на захват жизненного пространства, тем выше ее положение в иерархии. Это универсальный биологический закон, действующий и у пчел, и у мышей, и у людей. Вся политика - это стратегия и тактика выстраивания иерархии и встраивания в нее, что совершенно необходимо для биологического существования. У меня лично биологические интересы на втором плане, поэтому политика особенно и не интересует. Разбирать стихи, действительно, интересней всего, но это требует немалых интеллектуальных усилий, которые в университете я тратил на подготовку и проведение занятий, а в институте - на научную работу.

Я бы с радостью занимался не стиховедением, а ботаникой, если бы для этого были хотя бы те возможности, которые имелись десятилетие назад. Советские руководители постоянно боролись с наукой, отлавливая и истребляя наиболее талантливых ее представителей, поскольку видели в них, и справедливо, прямую угрозу своему существованию. Научный работник, если он профессионал, руководствуется не мифологемами, а операционально доступными представлениями, иначе он ничего не сделает в науке. Этими же представлениями он руководствуется и в общественной, и в личной жизни - и тут уж превращается во всеобщего врага. Демифологизация общественных и личных отношений превращает его в диссидента и циника, если не хватает ума скрывать приобретенную в сфере профессиональной деятельности способность видеть окружающее в рентгеновских лучах, т. е. без покровов.

25. 11. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... Это новое направление я открыл 15 лет назад, думал, что порох изобрел. На самом деле похожий подход практиковали в Китае в 16 веке.

О Бродском. Я доволен этой статьей, так как сумел увидеть в стихотворении то, что никто не замечал: что слушающий слышит говорящего до того, как тот говорит. Когда удается заметить что-то в старом тексте, который до тебя читали миллионы, но все равно проходили мимо, это всегда приятно. Мне удалось это дважды: в этой статье о Бродском и в статье о Мцыри(см. примечание 4), которая в свое время наделала много шума.

04. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Суть структурализма, собственно, сводится к призыву сначала думать, а потом делать, но думать при этом не о себе, а о том, что же все-таки хотел сказать (или скрыть) автор. Пытаться, задавая вопросы, услышать его, а не свои ответы и не торопиться с выводами, постоянно напоминая себе о принципиальной неполноте доступной информации. А чем меньше информации, как известно, тем больше эмоций.

Примечания