06. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... О себе в автобиографическом плане могу повторить слова Ахматовой: "Только нет у меня родословной Кроме солнечной и баснословной". Это я понимаю так: что бы о себе ни рассказывал, все - басни. С этим предисловием скажу, что отец мой, по паспорту, грек (Коронас), чей прадед переселился в Россию из Македонии еще при Екатерине, и с той поры потомки обрусели до такой степени, что забыли алфавит, не говоря о языке и культуре. Сестра отца была замужем за известным украинским историком Андреем Петровичем Ковалевским, в семье которого я фактически и вырос и которого могу назвать своим духовным отцом. Мне кажется, отец специально организовал так, чтобы я воспитывался еще и в этой семье. Так что с детства, с одной стороны, жил в простой рабочей среде, а с другой - периодически погружался в среду старой интеллигенции, так точно описанную М. Булгаковым в "Турбиных". Для меня очевидно, что прототип Мастера в его же романе "Мастер и Маргарита" - это Григорий Сковорода, портрет которого висел в те годы в доме каждого украинского интеллигента. Мастером на Украине называли священника, обучавшего детей грамоте по Евангелию. Этим и знаменит был Григорий Сковорода, за это и преследовался и даже сидел в сумасшедшем доме.

... Дело в том, что сейчас люди и между собой как-то уже и не разговаривают, а все больше общаются. Поэтому любой разговор (под этим я подразумеваю не только самовыражение, но и ответы на правильно понятые вопросы собеседника) производит сильное впечатление.

06. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... Методика - действительно слегка устарела, нечто подобное делали еще талмудисты. Но менее продуктивной не стала, вот беда. И потом - не в методике ведь дело, а в результатах. А там - хоть в рифму или без.

08. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
О методе прежде, помнится, говорилось, что он изобретен еще китайцами вместе с компасом и порохом и твоей заслуги в этом нет никакой. А сейчас упоминается другой источник - Талмуд. На эту сверхскромность хочу заметить, что вокруг меня нет ни одного китайца, а если бы таковой и оказался, едва ли он был бы способен разбирать по складам труды по поэтике четырехсотлетней давности. Да и откуда такая уверенность, что там изложен именно этот метод? А если именно этот, то опознать его смог опять-таки только Бурштейн, настроенный на ту же волну. История не звучит, если здесь и сейчас нет человека, способного к тем же свершениям, а значит, к опознанию подобного и его оценке. В этом контексте я и воспринимаю "метод Бурштейна" по дешифровке архетипических, мифологических, психоаналитических структур поэтического текста. Без ныне живущего Бурштейна откуда бы мы узнали, что открытый (разработанный) им метод уже был известен толкователям Талмуда?
По-моему, я уже писал, что метод, о котором идет речь, это вариант внимательного, вдумчивого чтения, к чему способен далеко не каждый. Не каждый же способен перемножать в уме шестизначные числа или хотя бы трехзначные. Но стоит овладеть соответствующей методикой - и размеры чисел уже не препятствуют их перемножению. Так и в толковании текстов.

Другими словами, ты, Аркадий, безусловно прав, отказываясь от сомнительной роли автора метода и ссылаясь на каких-то неведомых предшественников из незапамятных времен. Но если применить к этому случаю твой же метод, то становится очевидно: у анонимных предшественников, скрытых в непроницаемой (туманной) толще времени, есть имя. Это имя - Бог. Скромное отрицание авторства подразумевает на деле вполне определенный смысл: "это во мне от Бога".

Но если от роли автора еще можно отвертеться, то как отвертеться от роли проводника (медиума, провода, окна), соединяющего настоящее время, в котором мы все живем, с прошлым? Спасает только то, что человек обычно не замечает окна, благодаря которому он и видит происходящее вне окружающих его стен.

Оцени, как тонко я тебе польстил, не погрешив против точного описания места и роли твоего метода и его значения для истории русской культуры (а не только китайской и еврейской).

08. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
Честно говоря, я даже не знаю что и как тебе отвечать, настолько ты меня огорошил своим последним письмом. Кажется, я теперь понимаю, что чувствуют поэты, которых я вздрючивал. Все, что ты написал, - очень точно, более чем точно. Похоже, что мы с тобой идем одной и той же дорогой, иначе бы ты просто не мог увидеть и написать того, что увидел и написал.

Хотя и у меня есть оговорки. Действительно, мои разборы немыслимы без медленного вчитывания, как принято называть это в западном искусствоведении. Но, кроме медленного вчитывания, я бы еще назвал осознание семантических рядов и семантических волн и осознание их связи с мифологемами, растворенными в тексте, что собственно и является целью медленного вчитывания в системе, которую я практикую. Наверно, это можно назвать методом.

... О евреях и китайцах: о китайской литературоведческой школе, практикующей похожий подход, ты можешь прочитать в книге Голыгиной "Из истории китайской эстетики", в "Реальности Мифа" была ссылка, а сейчас я не помню ее выходных данных.

О талмудистах я узнал уже здесь: была такая система толкования Торы: брали слово, искали другие контексты его употребления в Торе - и накладывали значения, которое слово приобретало в тех употреблениях, на данный контекст, получая прихотливые семантические поля.

09. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
Конечно же, мы занимаемся одним делом, причем параллельно и независимо... Различие только в том, что я ограничился одним автором (зато каким!) и понимаю Ахматову уже почти как соседку по квартире, а во-вторых, рассматриваю ее творчество (миропорождение) в контексте ее же собственного поэтического мира, чем систематически, насколько мне известно, никто еще не занимался.

11. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Представь, что ты всю жизнь занимаешься высшими творениями человеческого духа, а тут приходит какой-то биолог (а на южно-русском диалекте звучит еще лучше - биолух) и просит что-нибудь почитать "для общего развития"... Это люди, в силу своей профессиональной ориентации "недалекие от природы" (цитата из выступления одного из преподавателей на Ученом совете биофака: "Биолог должен быть человеком, не далеким от природы"). Отличиям ямба от хорея их еще можно научить, а вот спондея от пиррихия - никогда. И этот туда же, "с клешней".

11. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... А что ты по поводу Кальпидиной статьи(см. примечание 5) думаешь? Ты мне ни словом на нее не откликнулся. Точнее, я спрошу, наложился ли разбор текста на твою "картинку"?

11. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
О какой работе Кальпиди ты спрашиваешь?.. Или ты спрашиваешь о своем разборе его текста? Это отдельный разговор, который я в данный момент вести не в состоянии. Скажу только, что значимость реконструкции определяется степенью знакомства с поэтическим миром автора. Мне поэтический мир Кальпиди не знаком. Я не знаю, к чему он стремится, чего опасается, как структурирует для себя окружающую действительность, какими смыслами ее наделяет. А без этого трудно судить, соответствует ли проведенная реконструкция контексту поэтического мира. Думаю, что ты явно или неявно учитываешь известные тебе координаты его мира, даже специально их не определяя, а мне, в силу слабого знакомства с его творчеством, трудно это сделать. Поэтому всецело доверяюсь твоим выводам, воспринимая их без сомнения и критики.

11. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
О! Вот здесь у нас с тобой разница в подходах. Я рассматриваю текст - как живой самодостаточный организм со своими системами жизнеобеспечения. По идее, он должен быть самодостаточен, ведь когда ты его воспринимаешь, ты не обязан знать другие тексты или биографию автора. И если он воспринимается и вызывает отклик, то мой подход правомерен. А взаимоотношения текста и всего творчества данного автора - как океана и капли воды. Думаю, аналогия достаточно прозрачна.

13. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Разница в подходе, безусловно, есть, и заключается она в том, что ты контрабандно привносишь в разбор (возможно неосознаваемые) представления о поэтическом мире автора текста, а я пытаюсь сделать это явно.

21. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... Более всего меня поразило, как, идя таким кружным путем, исследуя такие внешние вещи, как количество строк и характер рифмовки, ты умудрился получить столь глубокие результаты (см. примечание 6), практически идентичные тем, которые - правда, быстрее и легче, получил бы и я.

Я, конечно, понимал, что сема разлита во всем тексте, на всех его уровнях, но что ее можно отловить в таком второстепенном носителе, как количество строк в тексте, об этом не думал, просто не думал. Правда, и путь получился длинный, в моей шахте руда ближе к земле подступает.

Теперь о том, что мне кажется досадным проколом. Мне кажется, что основное твое понятие - поэтический мир автора - досадно провисает. Сейчас объясню, почему.

Ты влез в довольно зыбкие области представлений о механизме восприятия слова. В твоей модели восприятие слова уподоблено нажатию клавиши на компьютере и появлению изображения на экране. Однако проблема в том, что у разных людей на экране будут вспыхивать разные изображения, т. к. значение слова имеет все-таки вероятностный характер. А если это так - а это так, хотя есть и другие тому причины, то твое определение поэтического мира автора как отражения в сознании воспринимающего образов всех текстов автора лишается смысла.

Я уже не говорю о том, что читатель не обязан знать все тексты автора, и это не должно мешать ему подсознательно воспринимать некий срез текста, подчеркиваю - срез. Так как другой читатель воспримет другой срез, и, возможно, образы в его сознании возникнут другие.

У КАЖДОГО читателя возникнут свои интерпретации того, что ты называешь поэтическим миром автора, и я не увидел, чтобы ты учитывал эту вариативность. Более того, сам термин кажется мне неудачным в свете сказанного выше. Впрочем, к самому анализу и к книге в целом это отношения не имеет.

Свой путь и метод ты нашел без сомнения, и этот оригинальный метод позволяет получать глубокие результаты, в этом плане ты меня не разочаровал.

22. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
По поводу поэтического мира я и сам чувствую, что нет ясности в проблеме. Сколько ни читал по этому вопросу, начиная с В. Соловьева, так и не сдвинулся. По поводу "естественно-исторических" границ отдельного произведения у нас был разговор с одним из наиболее видных, способных и деятельных филологов - Максимом Ильичом Шапиром, издающим журнал "Филологика". Поэтому как себе представляют границы литературного произведения филологи, мне хорошо известно. Понятие поэтического мира (и единого текста) позволяет выйти за эти границы. Это примерно то же самое, что выйти за границы яйца. Такая постановка проблемы сразу настораживает курицу, только что снесшую это яйцо, но речь идет о модельном выходе, имитирующем естественное развитие этого яйца и превращение его в новую, похожую, но не ту же самую курицу.

Действительно, каждый читатель видит произведение по-своему. Но что есть различия? Как бы ни менял наш хороший знакомый одежду или выражения лица, мы будем испытывать радость узнавания. Различия, другими словами, подразделяются на те, которые не препятствуют распознаванию образа, и те, которые не позволяют сказать, прежний объект перед нами или уже новый. Выскажу смелое предположение, что одно и то же произведение, при всех различиях индивидуального восприятия, вызывает у подавляющего количества слушателей один и тот же отклик и только у некоторых - нечто иное. Филологов слишком заботит то обстоятельство, что в аудитории окажется несколько человек, воспринимающих не точно в том ключе, как хотелось бы автору, а по-своему. Но большинство-то понимает правильно. Люди-то все одинаковы, как, например, мы с тобой. Но если бы наши мнения совпадали по всем пунктам, один из нас, как искатель истины, был бы лишним. Заметил ли ты, что мероны (см. примечание 7) - это и есть то, что ты называешь "рядами"? А ряд, с мерономической точки зрения, - это вырожденный мерон, т. е. такой, члены которого отличаются только по степени выраженности одного признака. Это и позволяет построить из них ряд по этому признаку. Например, если признак - окраска волос, то ряд составят, по убывающей интенсивности окраски, брюнеты, шатены, блондины (и блондинки, разумеется).

22. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
Боюсь, что по поводу воздействия текста на разных людей ты радикально не прав. Я, например, абсолютно равнодушен к стихам Пастернака. И таких, как я, много. Я в Реальности мифа, помнится, рассматривал текст как трапецию, в которой скрыто множество треугольников. Каждый из них - возможный вариант восприятия одного и того же текста разными читателями. Дело в том, что у каждого из нас свои цепочки ассоциаций, да и жизненный опыт свой, а стало быть, и эмоцианальная окраска окружающего мира. И здесь я вижу прокол твоей модели.

Мероны - да, можно так сказать, хотя я сему понимаю шире. Например, вся семантика Башни, которую ты поднимаешь, в моих глазах - семантика могилы. Сема - организация пространства. Но это блошка, не более.

То есть сема для меня - почти всегда не внешнее описание образа или ситуации, как для тебя, но нечто более глубокое, скрытое, внутренняя пружина текста. Собственно, ведь и ты к тому приходишь.

24. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Вопреки распространенному мифу, ученые - это не те, кто делают "открытия", а те, кто вносят усовершенствования в текущую технологию, в том числе и в технологию научной деятельности. Ни Налимов, ни Гумилев не внесли заметного вклада в развитие научной технологии, но выступили ее популяризаторами, что тоже немало. Все это длинное отступление направлено на то, чтобы скромно поведать: моя работа - это больше демонстрация исследовательской технологии, чем решение проблемы строения и развития поэтического мира А. Ахматовой. Было бы большим самомнением с моей стороны претендовать на большее, чем описание и разъяснение "путем употребления" естественно-научной методологии в том виде, в каком она доступна моему пониманию. Кто-нибудь другой, отталкиваясь от этого, поймет лучше и сделает следующий шаг. Не вершиной я себя мню, а только мостом.

24. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... Наезжаю я на тебя именно потому, что работа - блестящая, а тот прокол, о котором я говорю, не просто досадный прокол, но говорит о большой узости подхода, которой нет на самом деле. Пренебрежение вариативностью восприятия говорит об известной ограниченности сознания и концепции (ну, так я это вижу в своей модели), и это тем обиднее, что существует она лишь в этой точке, никак не влияя на методику разбора. Обидно, Зин.

25. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... Моя высокая оценка твоей работы естественна, потому что ты предложил законченную и проработанную систему исследования. Как у человека, сделавшего то же самое, у меня конечно есть претензии к твоему исследованию, но общей сути и общей оценки это не меняет. Боюсь только, что немного филологов дочитают твою книгу до конца. Читать ее с неослабевающим вниманием сложно в силу сложной подачи материала. Это претензия к тебе как к автору.

27. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
... Относительно литературных достоинств своей работы я не заблуждаюсь. Это я в письмах только такой развязный, а текст писал еще и в расчете на местный истеблишмент, уснастил его ссылками, словно это традиционная научная работа, хотя на самом деле, не знаю, почувствовал ты или нет, это в значительной мере мистификация, или, как выражается современная молодежь, прикол. Но и доля "правды" в этой "шутке" тоже весьма значительная. Прикалывался я эпизодически, в надежде, что читающий со звериной серьезностью через некоторое время начнет дико хохотать, но оттрястить до конца так и не сможет. Приколов несколько, два из которых - "математические". Филологи, как все гуманитарии, с особым пиететом относятся к языку, особенно к его предельно формализованной форме - математике. Эта наука подсознательно представляется многим из них вершиной гуманитарного знания, поскольку они стремятся к подобной же вырожденной (т. е. лишенной многозначности) манере выражения.

Для меня как "физика" математика и филология - это два крайних полюса гуманитарного знания, а естественными науками являются только те, результаты которых опровергаются не логикой, а экспериментом. О возможностях эксперимента я тоже не заблуждаюсь. Известно, как "физик" доказывает в "эксперименте", что все нечетные числа простые:
1 - простое число
3 - простое
5 - простое
7 - простое
9 - ошибка эксперимента
11 - простое
13 - простое...
Заканчиваем эксперимент. Теорема доказана.

В этом же ключе "доказано", что распределение элементов в мероне подчиняется закону Ципфа и что систему трансформаций описывает кляйновская группа 4-го порядка. Я лишь хотел привлечь внимание к тому, что за внешним разнообразием проступают "железные" общелингвистические закономерности. О законе Ципфа, например, слышал далеко не каждый филолог (см. примечание 8). Это примерно то же самое, если бы не каждый химик слышал о таблице Д. И. Менделеева. Ну, а про мероны еще и подавляющему большинству биологов неизвестно. Тот факт, что выделяемые полиморфные множества ты упорно называешь "семантическими рядами", свидетельствует, что мысленным взором ты видишь именно мероны, но в филологии, как и в биологии, нет еще самостоятельного наименования для этого класса объектов. Тем более не приходится говорить о понимании особенностей их строения, классификации и т. п. Впрочем, литератору ничего этого не требуется.

28. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
... Я, несомненно, оценил уровень стебовости, с которой ты доказал, что, говоря о семантических рядах, я имею в виду мероны (мне на самом деле кажется, что сема в моем понимании несколько отличается от твоего понимания мерона, хотя говорить об этом отличии я сейчас не хотел бы, слишком долго получится, побеседуем, как ты любишь говорить, как-нибудь потом).

Вообще, что касается твоих приколов и обилия математики, я это просто пробегаю глазами, т. к. понимаю, что математику можно намазать на что угодно (сам сим грешил по молодости лет) и что на самом деле никакого значения для понимания сути метода она не имеет. Главное же - техника разбора и его результаты. Вот это и надо оценивать. Это я читаю очень внимательно. Оценку я тебе уже высказывал в одном из предыдущих писем.

29. 12. 1999. В. Корона - А. Бурштейну
Высылаю тебе новогодний подарок в виде присоединенного файла в формате ДОС текст с разбиением на строки. Это первая часть работы "Ведьма"(см. примечание 9). Вторую даже не начал и едва ли начну в ближайший месяц.

30. 12. 1999. А. Бурштейн - В. Короне
Привет, Валентин. Поздравляю тебя с наслаждением - и с Новым годом, и с прекрасным разбором. Я по-настоящему насладился вчера, причем это был высокий кайф. Знаешь, меня не отпускало ощущение сна - читал как будто свой текст. Разбор филигранный, ты не пропустил ничего. Разве что не отметил явно присутствующий в тексте "Ведьмы" перевертыш. И я бы немного сместил акценты, связанные с "вредоносностью" красоты. Ты, мне кажется, недооценил строку "Вот-вот сгорю я, как свеча...". Функция красоты в тексте - не портить мед и хлеб, а освещать убожество и уродство мира, в котором толпа разбирается с ведьмой. Дегтем еда отдает не потому, что красота исказила хлеб и мед, а потому, что они всегда всегда им отдавали, но этого не замечали. А теперь, на фоне того мира, куда красота зовет и откуда, видимо, пришла - убожество сути тварного мира стало заметно (хлеб и мед - в каком то смысле "суть", "благо" тварного мира). Впрочем, к сути разбора эти замечания отношения не имеют.

Я бы еще добавил, что на профанном уровне смысл песни - о невозможности бегства из Росии 70-х. Страна, где дышится легко, - Запад, а точнее - Израиль, каким он виделся тогда автору. Впрочем, это тем более не имеет отношения к твоему прекрасному разбору.

5. 01. 2000. А. Бурштейн - В. Короне
Валентин, привет. Упрек твой, неявно выраженный, проглотил, и съел. Ну, прости, но мне правда гораздо важнее твои результаты, чем то, как ты к ним приходишь.

Возможно, это из шкурных соображений: ведь если мы разными путями получаем близкие результаты, значит, они объективно близки к истине. А КАК их получить, я знаю и сам. ...Я был поражен тем, КАК ты угадал то, что я всегда думал; главное, что ты ВИДИШЬ, а если ВИДИШЬ, обосновать то, что ВИДИШЬ, можно разными путями.

05. 01. 2000. В. Корона - А. Бурштейну
Спасибо и за высокую оценку моей работы. Не скрою, я писал ее как "подражание Бурштейну". Не решил еще, оставить или снять этот подзаголовок в окончательном варианте. "Свечу" пропустил по невнимательности. Хотел отметить, что свеча - это не только символ сгорания без следа (первый план образа), но и предмет, специально предназначенный для сжигания (повтор на втором плане семы жертвенного служения), а главное, что свеча сгорает не ради доставляемого тепла, а ради света (предвосхищение первого качества красоты, подобного действию ослепляюще яркого света).

Предлагаемая интерпретация одной из функций красоты, обозначенная как способность "изменять в худшую сторону качества пищи", разумеется, ошибочна. Интуитивно ясно, что автор намекал на что-то другое, но в заданном объеме текста этот намек невозможно понять (мне, во всяком случае), поэтому я и ограничился простейшей интерпретацией - демонстрацией буквального смысла производимой операции преобразования.

Должен сказать, что я заметил и еще кое-что, выходящее за рамки текста этих двух произведений, но не стал даже намекать на эту "акулу смысла" из чувства самосохранения. Это одна из главных внутренних пружин творчества - конфликт двух культур, полем сражения которых служит сознание (подсознание) автора. ...

Примечания